Ум революционера предполагает готовность к жестокости и грязи – и вот тут ловушка: не то построишь, что мечтал, а что из средств произросло.
Задача не в том, чтобы выйти на митинг, шествие, демонстрацию. Задача в том, чтобы осознать: толпа влияет на смену власти весьма опосредованно: энергичная группа, учитывая настроения и движения толпы, сталкивает власть, апеллируя к поддержке масс и подстраиваясь в унисон ее лозунгам. Далее, чем прочнее новая группа берет власть, тем меньше она вынуждена считаться с настроениями толпы и в конце концов вовсе ее оседлывает, ставя во главу угла собственные интересы.
Глупости, недостатки и пороки оппозиции – верная гарантия того, что новая смена власти быстро окончится новым фиаско.
Кампании по смене власти в 1917 и 1991 годах прекрасно показывают: толпа искренна в своих законных желаниях, но политически безмозгла; интеллигенция прекрасна в своих искренних высокоморальных порывах и начинаниях, но в реальности политически и экономически невежественна и наивна; приходящие к власти люди выкидывают первопроходцев из окопов и цинично монтируют машину под себя.
2. Нежелание лезть в государственные дела – аспект раба. И глупость!!! – тоже аспект раба: раба интересует свой интерес, свое положение, свои проблемы, свои личные цели – но раб не задается мировыми проблемами. Мировые проблемы – удел свободных людей. Свои мелочи – удел рабов. Неспособность к абстрактному мышлению, к большой самостоятельной философии – признак несвободы мысли, отсутствия свободного полета мысли.
Глупость – то есть ограничение масштабов мышления, дискретность, неспособность к дуалистическому и многоаспектному постижению предметов – аспект рабского мышления.
3. Русская философия!!! В рабстве православия – она не свободна, она в рамках, заданных еще князем-крестителем. В рамках общей народной идеологии. Она вторична принципе. И отрывочна, не способна на цельную картину…
4. Воровство в России 21 века – рабы дорвались до свободы и стали разворовывать бывший хозяйский дом – кто что может.
Вертикаль власти означает – у народа нет и не будет чувства хозяина. Будет воровать!
5. Максимальных политических успехов Российское государство достигло именно при тоталитаризме, самом сильном рабстве: Иван 4, Петр, Советский проект.
6. Грозность и мощь России – только в войнах.
7. Засекречивание истории – комплекс национальной неполноценности: история должна вдохновлять, давать пример, равняться на героев, модель поведения, – воспитательное, идеологическое значение истории!!! Вот и лгут. Правда плоха.
Важнее другое. Чем более тоталитарно государство – тем оно должно быть идеологически насильственнее и лживее. И тем лживее ему нужна история – для подтверждения своих целей и деклараций.
8. Трудность реформ Петра – в том, что самодержавная политическая основа страны сохранялась. А экономика норовила трансформировать политику.
9. Православие – как и русская классика – идеология бессилия, несчастья и зависимости. Только несчастный свят – а удачник и богач не войдут в царствие небесное. Православие – под рукой царя – огромное горе. Усугубляет тиранию – от начала крещения.
Русская классика православна по духу: смирись и страдай, а власть высоко над нами.
10. Вынужден сознаться, что великая русская классика никакого влияния на меня не оказала и роли в жизни не сыграла. Лермонтов был блестящ, Толстой мудр, а «Ионыч» Чехова и «Легкое дыхание» Бунина относятся к выдающимся шедеврам мировой новеллистики; но и только. А в общем все это было скучно и нудно, чужим и ненужным было – во второй-то половине ХХ века в СССР. (Это я еще везде, где учился, знал литературу лучше других.)
Первыми книгами были «Военная тайна» Гайдара, «Незнайка» Носова, стихи Маршака и «Вамбери» Тихонова. А потом – Жюль Верн, Майн Рид, Фенимор Купер и Сабатини с «Капитаном Бладом».
«Три мушкетера» и «Двадцать лет спустя» учили нас благородству: «Слава павшему величию!» Джек Лондон учил мужеству, ты можешь все и не сдашься никогда. Хемингуэй научил честности, а Ремарк – пронзительности истинных чувств под простыми словами и поступками. Любовь открывали Шекспир и Стендаль, устройство мира показали Гюго и Бальзак. А смеялись – Зощенко и Ильф с Петровым, а еще О. Генри.
Я могу дальше еще много про Гладилина, Аксенова, Казакова и Окуджаву, Балтера и Стругацких, про Брэдбери и Лема, Пенн Уорена и Маркеса. Кидайте в меня камни, не привыкать, но великая русская классика – великая литература музейной удаленности и исторического значения, которая сегодня, 150–200 лет спустя, непригодна в непосредственному употреблению, прежде всего детьми в школе.