«Умен император…» — отметил Кифа.
Схема показалась ему безупречной. Было правильно, что тихую войну начали именно те семьи, что держали сеть важнейших каналов из Нила в Мекканское море. Было правильно, что первым делом империя отказалась от предметов роскоши, а шелк — товар абсолютно необходимый[52] перестали ввозить в числе последних. И было правильно, что Ираклий об этом помалкивал. Потому что вряд ли курейшиты согласились тихо и законопослушно помереть с голода, и, скорее всего, уже двинулись в Египет, — как только у них перестали брать товар.
Кифа разложил карту, с линейкой в руке оценил развитие событий и охнул: выходило так, что сейчас войска курейшитов могут находиться меж Фаюмом и Вавилоном — в самом сердце Египта! Нет, он понимал, что ничего существенного курейшиты сделать не могут — пока. Но вот если Египет охватит гражданская война… — Кифа прищурился… — тогда могло повернуться по-разному.
Симона трясло. Двадцать восемь лет, день за днем, неделя за неделей, год за годом он искал Ее. Он вел себя так тихо и незаметно, как мог, и делал только одно — вынюхивал и ждал, высматривал и ждал, держал уши торчком и ждал. Он отказался от всех людских слабостей и связей. Он сделал себя механизмом по передаче поступков и, находясь в центре всего, оставался от всего свободным. А судьба отдала ему Елену ровно в тот миг, когда он — впервые за двадцать восемь лет — отступил от принципов и позволил Небу увидеть себя — быстро заполняющим стандартную форму вольной грамоты для той, которой была обязана подчиниться вся Ойкумена.
— Святой отец, с вами все порядке?
Сверху потекло, и Симон поднял голову. Управляющий солдатским борделем стоял напротив с кувшином воды и участливо заглядывал в глаза.
— Уже лучше?
Нет, ему не было лучше. Всю жизнь он хотел только одного: чтобы Царица Цариц заняла достойное Ее место, и безостановочное кровопролитие прекратилось. Но «Тот, Который» определенно видел Симона с небес и тащил Елену перед ним на веревочке, как морковку перед осликом, и Симон каждый раз опаздывал. Все ясно: мир, созданный Всевышним, суетливо подыгрывал хозяину — и там, возле бака с известью, и в квартале ткачей, а теперь еще и здесь.
Симон поднял глаза в небо и уставился в нависшую над ним, уже распадающуюся на отчетливые фрагменты комету. Она тоже была частью этого мира, и тоже подыгрывала Творцу — как-то по-своему, но подыгрывала.
— Будь проклят этот мир, — тихо, с чувством произнес Симон. — Ты достоин своей судьбы.
— Что вы сказали? — склонился управляющий борделя.
И в следующий миг небо наполнилось шуршанием, а маленькая тенистая беседка — вся — наполнилась оранжевым светом.
Амр понял, что схватки не избежать, когда расположенные на соседнем холме ветераны сдвинули свой правый фланг еще правее.
— Видишь? — повернулся он к Зубайру.
— Вижу, — мрачно кивнул эфиоп. — Думают обойти и прижать к Нилу. К полудню этот маневр завершить можно. А там и солнце начнет бить нам в глаза.
— Что предлагаешь?
— Ударить в центр и взять Теодора в плен, — рубанул воздух белой ладонью эфиоп. — Пусть пятую часть своих людей положим, но затем уже начнем диктовать мы.
Амр несогласно цокнул языком. Он был уверен, что человек в плаще Теодора — вовсе не Теодор. Лично его на эту приманку уже ловили, — когда он пытался убить Мухаммада в первый раз. Однако Зубайр был прав: не пройдет и нескольких часов, и тем, кто окажется с восточной стороны, драться будет тяжелее.
Можно было, конечно, просто «зеркалить» действия противника, не давая взять ему преимущества, но Амр понимал, что это рано или поздно приведет к лобовому столкновению и поражению. Людей у Теодора было больше, да, и опыт у них был — не сравнить.
— А давай-ка ударим в центр, — согласился он с Зубайром. — Но Теодора брать не будем, а просто прорвемся на ту сторону. Пусть хоть солнце будет на нашей стороне.
Зубайр удовлетворенно хохотнул, хлопнул верблюда и, созывая командиров, протяжно закричал. И в следующий миг воздух наполнился шуршанием, а небо осветилось. Амр поднял голову и охнул: прямо над ним, словно огромный огненный стриж, чиркнуло белое пламя, а в следующий миг земля вздыбилась, потом со стоном ухнула вниз, а он вместе с верблюдом оказался в воздухе.
52
Шелк — единственная ткань античности, на которой не могла жить бельевая вошь. Значение этого свойства шелка в условиях засилья вшей переоценить сложно.