Змей выбежал из леса на опушку и замер. Они были тут. Три взрослых особи, доросток и младенец. Змей оскалился в хищной улыбке. Хорошо, что у них был новорожденный. Доросток вымахал уже метра под три, а метрового малютку можно было спокойно перекинуть через плечо.
Спали туши, как всегда сбившись в кучку. Ребенок в самой середине. Так теплее и безопаснее.
Змей достал Мясника — свой кинжал — и смело пошел к великанам. Любого другого эти пятиметровые туши по три тонны плоти привели бы в ужас, но это была его пища, и он с удовольствием, совсем не боясь и не стесняясь, подошел к ближайшей горе мяса и, не думая, отхватил ей пол-уха. Отпрыгнув подальше, он присел на упавшую после грозы березу, откусил кусок уха и стал жевать и смотреть.
Исполин застонал во сне, заворочался и сел. Поднес лапу к лысой голове и пощупал рану. Нет, это был не сон. Он вскочил и рыча стал оглядываться вокруг. Грудь его дышала все чаще, он недовольно простонал. Проснулись и остальные.
Змей доел ухо, встал и швырнул ветку в кусты подальше. Громилы кинулись на звук, а он тенью рванулся на их лежанку, схватил младенца, обвязал его кнутом и прицепил покрепче как рюкзак на спину. Младенец очнулся и закричал. Все четверо взрослых — и самки, и доросток-самец рванули на Змея.
— Давай побегаем, вам полезно! — громко прокричал Змей и побежал в сторону Чистого города.
Бежать так было утомительно. Во-первых, нельзя было убегать слишком далеко, чтобы омеги не потеряли его из виду. У них было не такое хорошее обоняние, да притом предрассветные сумерки сгустились. Но нельзя было попасться, омега-мать была в ярости, и если бы ей удалось поймать его, то Змея бы разорвали.
Младенец орал, а Змей пер напролом прямо к крепостной стене Чистого города. Сначала он волновался, что тяжелый гул от бега этих исполинов и их дикий крик поднимут охрану раньше времени, но он зря беспокоился. Омеги явно устали и не кричали, приберегая дыхание. Гул восьми ножищ слышался отчетливо, да и земля подрагивала, но, видно, до охраны еще не дошло.
В темноте шестиметровые бревна крепостной стены появились внезапно. Подбегая к ним, Змей развязал младенца и приготовился.
— Да ладно тебе, дура! Отдай этого ребенка мне! Другого родишь! Че, жалко, что ли?
Омега мать заревела страшным ревом и ринулась на Змея.
— Да лови! Лови!
И Змей перекинул новорожденного через стену.
Омеги снесли ее, не останавливаясь. Завалившись вовнутрь вместе с частью стены, они начали спешно искать детеныша.
Тут же завизжали собаки. Колокол проснулся. Одинокий и тоскливый. Дон-н-н-н. До-о-о-н-н-н…
Истерично замелькал свет факелов. Омеги в ярости крушили все, до чего могли дотянуться. Возможно — если бы им отдали детеныша сразу, они бы ушли, но толпы стражников, и в особенности истерика собак, колокол и факелы — все это привело их в безумную ярость.
С грохотом завалился набок и рухнул свежесрубленный дом одного из жрецов.
— Развлекайтесь, ребятишки, — отряхнув руки, усмехнулся Змей. — Повеселитесь хорошенько, мои милые крошки, — он сжал губы и нахмурился. — Жрите, суки!
Оставаться тут было опасно, да и не нужно больше, и он побежал вниз, к Грязному городу, к реке.
Но тут тьма ночи превратилась в гору, и эта гора со всего размаху двинула ему в грудь. Змей пролетел с дюжину метров, пробил насквозь соломенную крышу нищего дома и упал в гнилую траву.
Прямо перед ним возник гигант. Метров шесть в высоту и тонны три весом. С широченной спиной, весь покрытый черной шерстью. Ручищи его доставали до колен. В уродливой шишковатой голове горело два маленьких глаза. Тугая слюна стекала с передних клыков. Член, как рука взрослого человека, был в полной готовности и сочился мутной смазкой.
Волосатый отыскал Змея в зарослях и опять бросился на него.
— Альфа?! Тебя еще тут не хватало! Да чё ты до меня-то прикопался?! Там твои омеги! Туда иди! — закричал Змей.
Исполин уже подходил к нему, как на дорогу выскочила корова. Волосатый, не думая, наступил на нее, и коровье брюхо прыснуло во все стороны кишками.
Змей поднялся и побежал к реке. Обезумевшие от ужаса люди повываливали на улицу, и в этой суматохе исполин потерял Змея.
Змей, не оглядываясь, кинулся в холодную, черную, быструю реку и на одном дыхании переплыл ее всю. Выбравшись на заросший бурьяном дикий берег, он развернулся, уселся поудобнее на песке и стал смотреть.
Лай собак и истеричные вопли баб слышались и здесь. Все звуки скакали прямо к нему по речной глади.
Пожар начался в Грязном городе. А в Чистом полыхало уже в двух местах. И видно было, как на фоне огня мечется волосатая громадина шестиметрового альфы.
— Ребенком от меня разило, вот че он ко мне пристал, — вслух проговорил Змей. — Но ниче, река смоет этот запах… а вы… — он опять посмотрел на суету, смерть и пожарища, — а вы жрите, суки, жрите! Вы жрите все без остатка! Это вам за Хингана, скоты!
========== Глава 5 ==========
Тиму никогда не нравились мужики. Да и кому они могут нравиться? Грубые, волосатые. Скучные, как дырявый валенок. Нет. Никогда он на них не смотрел, и сердце его сладко не сжималось. А вот с парнями интереснее. Но и парни в деревне были такие же грубые и тупые, как и их болваны-отцы. И если и торкалось сладко сердце в груди при виде какого-нибудь симпатичного пацана, то чуть было народившееся чувство тут же умирало при виде его грубости и серости.
Так было с Витом, например. Красивый брюнет. Тим даже растерялся. Но стоило познакомиться поближе, посмотреть на него, послушать — как все, что было в груди, напрочь остыло и отмерло.
А вот с Ником все было совсем по-другому. Было в нем что-то нежное, почти женское. Совсем не такое, как во всех остальных. Теплое, спокойное и приятное. Во всей его фигуре. В голосе. В том, как причесаны его волосы. В белизне щек. Сразу видно — образованный молодой человек. Ученик жреца.
С ним приятно было сидеть и молчать. Приятно было смотреть на его улыбку. Слушать его голос.
В нем не чувствовалось грубости и жестокости. И если ты вдруг опростоволосишься перед ним, дашь маху, накосячишь, то он не будет орать, как последний полудурок, а улыбнется, свернет все в шутку, подаст руку. Поможет.
Про поцелуи и про всякое такое Тим не думал. Ник первый начал. А ему было как-то интересно. Как-то необычно. Он знал, что все это грех, и если бы их поймали — то пришлось бы ему худо. Но у этих полудурков деревенских и так все везде считалось грехом, поэтому он и махнул рукой и согласился. Да и не было времени рассуждать.
Тим улыбнулся и перевернулся на правый бок, к стене. За день солнце прогрело дом, просушило, и сырость почти исчезла.
Лето надвигалось. Это чувствовалось в воздухе. В воде. В зелени листвы. Сейчас дни будут бесконечно долгими, а ночи — короткими и сказочными. И можно будет надолго уходить с ним вдвоем на берег. Спускаться подальше от деревни, вниз по течению реки, и там сидеть в сладком одиночестве.
Тим все думал, мечтал, но дальше поцелуев фантазия не распространялась. Может, страшно было, а может, просто опыта не хватало. Но даже и обычные поцелуи — и это было уже хорошо.