— Что-нибудь с ногами?
— С совестью, — сказал Жоффруа. — Просто на меня в первую минуту нашло затмение. Это ужасно! Совсем перестал думать. Я должен вернуться в свою камеру и публично сгореть на костре.
— Да ты что?! — возмутился Базиль. — Учти: мы унесем тебя отсюда силой.
— Мой дорогой друг, — усмехнулся Жоффруа, — человека можно насильно убить. Но насильно спасти его нельзя.
Возникшие в темном коридоре разговоры не понравились тюремщику. Он в нетерпении переступал с ноги на ногу и поглядывал по сторонам.
— Это самое… — проговорил он наконец, косясь на Раймона, — мы о таком с вами не договаривались. А денежки… так это нас не касается… ну… что он не желает…
— Деньги останутся при вас, — успокоил Раймон. — Не бойтесь.
— Или давайте… это самое… туда, — сказал тюремщик, указывая в сторону выхода, — или… это самое… обратно.
— Обратно, — повернулся к своей камере Жоффруа.
— Он несомненно тронулся умом, — констатировал Раймон. — Ему нужно как-то помочь.
— Увы, — вздохнул Базиль, — сдается, что разум у него стал еще крепче, чем был. И разум, и воля.
— Что будем делать? — поинтересовался Раймон.
— Если вы не возражаете, — обратился Базиль к тюремщику, — мы зайдем к нему на несколько минут, чтобы проститься.
Прощание вылилось в уговоры.
— Подумай как следует, — увещевал Базиль. — У нас еще есть время. Неужели ты сознательно желаешь себе смерти?
— Но что стоит истина, — возражал Жоффруа, — если за нее нельзя умереть? Я обязан умереть за то, что отстаивал. Человек, если он хочет чего-то добиться или что-то доказать, должен уметь отказываться. От благ, от уюта и даже от самой жизни.
— Но подумай хотя бы об Анжелике.
— Я думаю о ней каждую секунду. Но это ничего не меняет.
— Не можем ли мы чем-нибудь напоследок скрасить ваше пребывание здесь? — спросил перед уходом Раймон.
— Рубашку, — тихо проговорил Жоффруа. — Если можно, каждый оставшийся день — свежую рубашку. И чтобы там, в последний момент, мне тоже дали свежую рубашку.
— Что еще? — сдерживая спазмы в горле, спросил Базиль.
— У меня не поворачивается язык.
— Что?
— Анжелику, — шепнул Жоффруа. — Понимаю всю дикость просьбы, но очень хочется последний раз увидеть Анжелику. Хотя бы на мгновение.
— Как ты думаешь, Раймон, — спросил Базиль, — это возможно?
— Думаю, что устроить свидание легче, — отозвался Раймон, — чем организовать побег.
— Привести сюда женщину? — понял, о чем идет разговор, тюремщик.
— Вы получите за то соответствующую плату, — пообещал Раймон.
— Поверх уже оплаченного?
— Поверх, — раздраженно подтвердил Раймон.
И в ночь перед казнью в камеру к Жоффруа Валле вошла Анжелика. Вошла и осталась у него до утра.
XIV. Мешок чертей мамаши Биней
Все мы когда-нибудь отправимся к праотцам. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Чего же тогда печалиться, что ты умрешь сегодня, а не завтра? Какая разница, когда умереть, если все равно придется распроститься с этим прекрасным светом? Днем раньше, днем позже — исход един.
Так всегда казалось Жоффруа Валле. С этой мыслью он писал книгу, с этой мыслью готовил себя к неизбежному концу. Но когда смерть подступила вплотную, вдруг оказалось, что умереть завтра значительно справедливей, чем сегодня. Собственно, он, наверное, всегда и рассчитывал именно на завтра. Но завтра превратилось в сегодня. И образ мыслей изменился.
Он осознал ту истину ранним утром рокового дня, когда от него унесли бездыханную Анжелику. С первого мгновения, когда они в последнюю ночь кинулись в объятия друг друга, в них обоих гудел набат расставания. Каждый поцелуй был последним, каждое слово завершающим. И чем быстрее летела черная ночь, тем страшнее стало произносить слова.
Нет, Анжелика не услышала, что за ней идут, что где-то там, вдалеке застучали по камню шаги. Она сердцем почувствовала конец их последнего земного свидания. И в жадном объятии прильнула к Жоффруа.
— Я не уйду от тебя, милый, — шептала она. — Я не могу уйти. Я умру вместе с тобой. Я скажу им, что вовсе не та, за кого выдаю себя. Что на самом деле я Анжелика Готье, приговоренная к сожжению, но чудом избежавшая костра. И тогда они сожгут меня вместе с тобой. Что я стану делать без тебя? Мы уйдем вместе, любимый.
— Нет! Нет! — бормотал Жоффруа, осыпая мокрое от слез лицо поцелуями. — Ты должна остаться. Поклянись, что ты останешься. Иначе зачем все то, что было? Зачем я бежал от тебя? Спасал тебя. Поклянись, что ты останешься.