У ворот перед тяжёлой опускной решёткой сгрудились конные и пешие. Стрельцы, стегая нагайками, пробились вперёд, велели сторожу-воротнику с ржавой алебардой поднимать решётку. Мужики глядели исподлобья, как проезжают казацкие сани, ругались вслед.
На улицах пахло смолой и сосновыми стружками. Высокими штабелями лежали брёвна. Плотники тесали доски.
Ехали казаки берегом Неглины-реки. Глядели на плотины, на водяные мельницы, на расписные терема и белокаменные палаты бояр.
У длинного бревенчатого моста к реке по косогору спускался каменный двор с круглой башней на углу. Снег кругом почернел от сажи. Из узких оконцев валил густой дым. Мерный стук молотов смешивался с лязгом железа. В больших избах жарко пылали горны, сверкал расплавленный металл. У дубовых окованных ворот стояла стража.
— Что за избы? — спросил Кольцо.
— Пушечный двор, — ответил стрелецкий начальник. — Льют здесь пушки большие и малые, куют стволы пищальные и мушкетные для государева войска.
Въехали казачьи сани на Красную площадь.
Широкая кирпичная стена окружала Кремль. Над стеной подымались двурогие зубцы.
Против стены рядами тянулись лавки, ларьки, шалаши.
Много народу толкалось в обжорных рядах. Здесь торговали рыбой, мясом, калачами, пряниками, горохом, киселём. Из дубовых бочек разливали по ковшам пенистый квас.
— Пироги подовые — с пылу, с жару! — выкликал рыжебородый мужик, весело блестя глазами. — Налетай — спеши, для утехи души!
Ниже, у девятиглавого Покровского собора, покупали холсты смоленские, крашенину вяземскую, сукна можайские. Торговались долго, ругались, сбивали цену.
Лязг стоял в железном ряду. За прилавками, на деревянных скобах, были развешаны топоры, косы, вилы, замки и всякий домашний скарб. Товар добрый, из железа устюжского и серпуховского.
Скоморох в размалёванной маске показывал, как пьяный поп по улице идёт, как купец у убогого грош ворует. Другой медведя водил, на дудке-сопелке играл. Медведь, жалобно урча, разводил лапами и кланялся народу: подайте, мол, люди добрые!
В серой толпе мелькали иногда высокая соболья шапка боярина да меховой колпак дьяка.
Кричали купцы, зазывая покупателей.
Вопили юродивые и калеки; гремя цепями, брели колодники — собирать подаяние.
Звонили к обедне. Густой рокот меди плыл над толпой. Встревоженные звоном, поднялись в воздух грачи и чёрной стаей кружили над зеленоверхими башнями.
Казаков проводили в Посольский приказ.
Спесивый толстый дьяк выслушал рассказ Кольцо о Сибирском царстве, искоса глянул на атамана и подумал: «Дыба ему кума, а плаха свояченица». Потом взялся за бумагу и, опустив глаза, сказал скучным голосом:
— Остановитесь на посольском дворе. Избу отведут, там и ждите. Когда надобно будет — пришлю за вами.
Три дня ждали казаки — никто не шёл. Не знали, что и думать.
На четвёртый день слышат конский топот, рог трубит. Выскочили на крыльцо. Смотрят, подъехал царский гонец, а с ним стрельцы — народ разгоняют. Велел гонец скорее собираться.
Поехали казаки за гонцом. У ворот теснились всадники в чёрных кафтанах, горяча добрых коней. Кони гнули шеи дугой, грызли удила. Бояре в широких шубах робко косились на них. Всадники, откинувшись в сёдлах, с усмешкой помахивали плётками.
Дьяк провёл Кольцо в Золотую палату.
На высоком позолоченном кресле сидел царь. Золотом горела тяжёлая царская одежда.
У трона стояли царские телохранители — рынды — в белых кафтанах и высоких белых шапках.
Кольцо бил челом, передал думному дьяку меха и Ермакову грамоту.
Прочтя грамоту, Иван Грозный воскликнул:
— Новое царство послал бог России!
Царь был обрадован. Воевал он со шведами, война была трудная, а тут нежданно-негаданно- Сибирь! И взяли её несколько сот казаков.
Позвал царь атамана на обед.
Дьяк велел атаману надеть белый кафтан.
Кольцо отказался:
— Отобедаю в казацком кафтане.
Прежде чем подали яства, царь послал каждому большой ломоть хлеба.
Подошёл стольник к атаману и громко сказал:
— Иван Васильевич, великий государь, царь и великий князь, всея Руссии самодержец, жалует тебя, Ивашку Кольцо, хлебом!
Ел Кольцо царский хлеб, ел царскую птицу — лебедя. Смотрел на бояр в белых кафтанах, смотрел на Кравчих, стоявших у поставца с золотыми чашами в руках.
Жаловал царь атамана заморским вином. Пил атаман вино, пил из золотой чаши, вспоминал Сибирь, вспоминал данников Ермаковых.
«Пью, — думал, — с золота. По остяцкой вере присягаю великому князю. Радостен государь, да как бы не спросил про разбои на Волге, про того воеводу, Пелепелицына Ваську».