Смерть матери она не помнила, так как осталась после неё двухлетним ребёнком на руках у Антиповны, а смерть тётки, жены покойного дядя Григория, случилась ещё ранее смерти матери.
Какое же горе приключилось с ней именно теперь, почему ей не по себе, почему стоит она у окна светлицы с устремлённым вдаль задумчивым взглядом?
Кто ответит на эти вопросы?
Кто разгадает тайну девичьего сердца? Даже сама Антиповна, на что прозорливая старуха, и то стала в тупик, что за напасть стряслась над её сизой голубкой, и решила, что не иначе как испортили её кралечку, колдовством изводят, беса, прости господи, подпустили — по подлинному выражению старухи.
Но вот от высокой избы с петухом на коньке вдруг отделилась высокая мужская фигура и пошла по направлению к хоромам. Ксения Яковлевна быстро, точно ужаленная, отскочила от окна, скорее упала, нежели села на покрытую мехом лавку и закрыла лицо руками.
— Это он, он! — чуть слышно прошептала она.
IV
Суженый
Войдя в горницу, Антиповна застала свою питомицу сидевшею на лавке с лицом, закрытым руками. Старуха остановилась у притолоки и с немым ужасом созерцала эту картину.
«Что же это такое делается? — мелькало в голове Антиповны. — Кажись, вчера на ночь лобик и грудку крестообразно освящённым из неугасимой лампады маслицем ей помазала, а поди же ты, не помогает… Тьфу ты, пропасть какая, ума не приложу…»
И старуха даже сплюнула и решительно направилась к девушке, сидевшей закрыв лицо руками.
— Ксюта, а Ксюта, Ксюшенька! — так звала по праву своих лет и положению в доме свою питомицу старая Антиповна.
В доме Строгановых она жила с малых лет. Сначала была девчонкой на побегушках, ещё при Анике Строганове, затем горничной, в этом доме она вышла замуж, вынянчила Максима, сына Якова Иоаникиевича, овдовела и наконец была приставлена нянькой к родившейся Аксюше. И сына и дочь кормила сама мать — жена покойного Якова Иоаникиевича.
После смерти обоих хозяев Антиповна вступила в управление всею домашностью и сделалась первым человеком в доме после хозяев.
Ксению Яковлевну, оставшуюся на её попечении после смерти малолетним ребёнком, Антиповна любила чисто материнской любовью. Ей не привёл Господь направить нежность материнского сердца на собственных детей. Двое было их, мальчик и девочка, да обоих Бог прибрал в младенчестве, а там и муж был убит в стычке с кочевниками. Одна-одинёшенька оставалась Антиповна и всё своё любящее сердце отдала своей питомице. Ксения Яковлевна на её глазах росла, выросла, но для неё оставалась той же Ксюшенькой.
— Ксюша, а Ксюша, Ксюшенька! — повторила старуха.
— А? Что? Это ты… няня… — вздрогнула девушка и отняла от лица руки.
— Что с тобой, Ксюшенька, чего ты убиваешься?.. Глянь, на лице-то кровинки нет, краше в гроб кладут…
— Я, няня, ничего. Так, неможется…
— Да что болит-то, родная, скажи ты мне…
— Я и сама не знаю, няня…
— Как не знаешь, чай, ведаешь, где боль-то чувствуется…
— Да нигде у меня, няня, не болит.
— Оказия! С чего же это ты охаешь да кручинишься?
— Скучно мне, няня, скучно…
— Скучно… — протянула старуха. — Как это скучно? Всю жизнь прожила, скуки не ведала.
— Места не найду себе нигде, няня. Кажись бы, ушла куда-нибудь отсюда за тридевять земель в тридесятое царство… Убежала бы…
— Окстись, родная, куда же тебе бежать из дома родительского! Срам класть на свою девичью голову… Что ты, что ты, Ксюшенька! Смущает тебя он…
— Кто — он? — встрепенулась девушка и бросила на свою няньку тревожный взгляд.
— Известно кто! Враг человеческий…
— А-а… — облегчённо вздохнула Ксения Яковлевна.
— Погодь, родная, недолго… — заговорила снова Антиповна, присаживаясь рядом. — Явится добрый молодец, из себя красавец писаный, поведёт мою Ксюшеньку под святой венец и умчит в Москву дальнюю, что стоит под грозными очами царёвыми, и станет моя Ксюшенька боярыней…
— Не бывать тому, нянюшка… — вдруг резко оборвала Ксения Яковлевна.
Старуха даже опешила.
— Как не бывать, родная! Не вековухой же тебе оставаться, такой красавице… — начала она снова, придя в себя от неожиданности. — Самой тебе, чай, ведомо, что в Москве о тебе боярское сердце кручинится. Может, и скука-то твоя перед радостью. В дороге, может, твой суженый…