Каждый раз, как только Оля и Варюшка оставались одни, дверца шкафа с тихим скрипом приоткрывалась, и в комнату заглядывал любопытный Ермошка:
– Ух ты, справная кацавейка[1]! Дашь поносить?
Сегодня девочка аккуратно приклеивала готовые листья на подол, а игрушки старательно их приглаживали-придавливали с очень серьёзным видом и осознанием ответственности важного задания.
У Варюшки закончились все яркие бусины-ягодки, и она растерянно держала в руках нить, не зная, что делать дальше, ведь завязать крепкие узелки её мягкими вязаными руками вряд ли бы удалось. Видя замешательство куклы, вредный Крокодилыч, позабытый на пыльной полке серванта, вдруг разразился бурной руладой:
– Что, красавишна, брульянты закончились? А вы вот повесьте на нитку этот заморский дырявый булыжник, которым меня придавили самым варварским образом, словно мы, крокодилы, – это какие-то кадушки с солёными огурцами. Я вам тут не подставка! И зарубите себе на носу: моё крокодильское самоуважение попрано! – Крошечный керамический скандалист эффектно указал на прислонённый к нему камень – куриный бог.
И хоть зелёный хищник был не больше катушки ниток, его скрипучий прокуренный голос звучал так громко, что стеклянные фужеры на полке завибрировали.
– А ну, цыть, рептилий! – по-хозяйски осадил Крокодилыча домовёнок. – Раз положён каменюка, значит, ето место тут его законное. Не тобой положён, не тебе убирать!
– Дык почему ж его именно на меня-то, скажите пожалста, надо складировать? – проскрипел Крокодилыч уже без прежней горячности.
Оля специально прислонила камушек так, чтобы его было видно из любого угла детской, а то, что маленький крокодил, который послужил банальной подставкой, может быть на это крайне обижен, в голову ей как-то не пришло:
– Что он тебе, мешает, что ли?
– Конечно, мешает! Задавите себя каменюкой, если вам так нравится, а мне и без булыжника хорошо жилось. Беспокойство одно от него! Сегодня только-только задремал, глядь: лезет кто-то, и за булыжник хвать! Я ка-ак гаркнул спросонок: кто, мол, здесь? Дык оне сразу – шмыг и нету. И всё, сон как рукой сняло, такая наглость, это при моей-то бессоннице! Не спишь тут из-за них, страдаешь… а им хоть бы хны!
– Ермоша, – всплеснула вязаными руками Варюшка, – нет, ты вообще дотумкал или нет? Куриного бога кто-то украсть хотел посреди бела дня, то есть ночи… – кукла запуталась и только испуганно таращила круглые глаза-пуговицы.
Воцарилась напряжённая тишина. Паузу нарушила Оля:
– Если камни, исполняющие желания, воруют, значит это кому-то очень нужно, – девочка стремительно взяла камушек, продела нить в отверстие. Смастерив подвеску, надела самодельное украшение на шею. – Всё! Никто больше не покусится на мой волшебный амулет, теперь он всегда-всегда будет со мной!
– У-у… у-у… – с большой долей сомнения ухнула со шкафа почти живая сова Серафима.
Ноябрь выдался удивительно тёплым. «Раньше-то в это время уже снег лежал, а нынче ещё и листики не все облетели!» – частенько удивлялась бабушка. Однако приближение зимы с каждым днём ощущалось острее. Лужи покрылись ломким льдом, который, чуть подтаяв к полудню, к вечеру появлялся вновь. Ветер становился всё злее и пронзительнее, а уж если зарядит мелкий холодный дождь, то, почитай, на целый день. Унылый серый пейзаж, увы, растерял все яркие краски, и надежды продлить лето растаяли.
Обитатели подворья переходили на зимний уклад жизни. Збигня в своём уютном погребке подсчитывал варенье да соленья нового урожая и наружу, по своему обыкновению, носа не казал.
На студёном дне колодца молодожёны Угрюша и речная русалка Лариса устроились на долгую зимнюю спячку под тяжёлой периной из тины и водорослей. На камне, что служил прикроватной тумбочкой, осталось недописанное колодезником стихотворение:
***
Любимой Ларисе
Твоя прекрасна нежнота
и скользота, и зеленота,
а мне дожить свой век охота –