В июле 1959 года в Испании писатель шумно и весело отметил свое шестидесятилетие. Было много друзей. Из США специально на юбилей приехал генерал Бак Ланхэм.
7
В ноябре 1959 года Хемингуэй возвратился на Кубу. В аэропорту Гаваны его встречали с флагами. Как только писатель сошел с трапа самолета, его взяли в плотное кольцо журналисты. «Я чувствую себя безмерно счастливым оттого, что я снова здесь, потому что я считаю себя кубинцем», — сказал Хемингуэй. Кто-то протянул ему кубинский флаг, и писатель поцеловал полотнище. Этот миг был запечатлен на одном из снимков. Когда фотографы попросили повторить этот жест, Хемингуэй отказался со словами: «Я сказал, что я кубинец, а не актер».
Отдохнув в своем доме в Кетчуме, Хемингуэй вернулся на Кубу в конце января 1960 года. Вскоре он решил еще раз посетить Испанию, чтобы встретиться со своим героем — матадором Ордоньесом. Он писал, что «Антонио хочет, чтобы я был с ним, ибо мы образуем непобедимый союз». Хемингуэй вновь был гостем богатого американца Билла Дэвиса на его вилле «Консул», однако его здоровье вновь ухудшилось, и хозяин дома на этот раз был поражен глубокими переменами, происшедшими с Хемингуэем. Писатель был болен, утомлен, раздражен, бой быков теперь оставил его равнодушным. У него появились признаки психического заболевания — мании преследования. Хемингуэя не покидал страх, ему казалось, что он находится «под колпаком» у ФБР.
В ноябре 1960 года писателя положили в клинику Мэйо в Рочестере в штате Миннесота, где он, чтобы избежать излишних кривотолков, находился под именем Джорджа Сэвиера. Там его наблюдали опытные и внимательные врачи. В начале января 1961 года о его пребывании в клинике стало известно, и туда начали поступать многочисленные письма сочувствия от друзей и незнакомых людей. Была получена телеграмма и от только что избранного Президента США Джона Ф. Кеннеди с приглашением быть на его аугурации, т. е. приведении к присяге. Хемингуэй вместе с Мери наблюдал церемонию по телевизору в клинике, а в телеграмме на имя Кеннеди писатель сообщил: «Хорошее дело иметь храброго человека нашим президентом во времена, столь трудные как для нашей страны, так и для остального мира». Ему импонировало, что Кеннеди был участником войны, служил на торпедном катере и проявил самообладание и мужество в боевой обстановке.
После 53 дней пребывания в клинике Хемингуэй в конце января 1961 года выписался и вернулся в Кетчум. Три дня спустя он писал: «Тружусь вновь с напряжением. Давление снизили». Каждое утро он вставал в семь часов утра, в восемь часов тридцать минут садился за письменный стол, из-за которого поднимался в час дня, смертельно уставший, после обеда гулял, отдыхал, старался следовать предписаниям врачей. Однако силы покидали его. Он почти не приглашал друзей, жил как отшельник, что прежде было ему совсем не свойственно. Начиная с марта он уже не мог писать, сократил переписку.
На него находили полосы депрессии. Сознание того, что он не может писать, что у него отказывает память, было столь мучительным, что он не мог сдержать слез. Однажды в апреле 1961 года Мери, спустившись по лестнице на первый этаж, увидела Хемингуэя с ружьем в руках, вкладывающим в него патрон. Он явно покушался на самоубийство. Мери начала уговаривать его не делать этого, напоминала о присущем ему мужестве, о том, что у него трое сыновей…
В конце апреля писатель был вторично направлен в клинику Мэйо в Рочестере, где его подвергли интенсивному лечению, причем, как и в первый раз, с помощью такого сильнодействующего и болезненного средства, как электрошок. Он ослаблял волю писателя и пагубно сказывался на его памяти. В конце июня Хемингуэй был выписан из клиники, хотя, по убеждению Мери, это было сделано преждевременно. Но Хемингуэй настаивал на возвращении домой, и Мери подчинилась. Проделав на машине за пять дней 1700 километров, они вернулись в Кетчум. Это было 30 июня. Следующий день, 1 июля, они провели спокойно, встречались со знакомыми.
2 июля 1961 года, в воскресенье, Хемингуэй встал, как обычно, рано. В доме все еще спали. Одетый в красный халат, который звали «императорским», он спустился в подвальное помещение. В одной из комнат хранились ружья, но дверь была заперта. Однако ключи не были спрятаны. Он выбрал двуствольное ружье, вложил в него два патрона и поднялся к себе наверх. Приставив дуло к голове, он нажал на курок.