Лукиан слегка сбит с толку, ведь поговорить можно и здесь. Но Софи шепчет, что не хочет впутывать его ни в какие истории и позже объяснит ему все. Сегодня вечером.
Об этом разговоре Луки сообщил мне по телефону. Я ничего не имел против. Пусть делает что хочет, мне все равно. Про себя я проклинал его самоуправство, но это было лишь поначалу, а потом мне действительно стало безразлично. Нет, конечно, не совсем безразлично, но такой поворот был меньшим из зол. Честно говоря, я думал, что он восстановил контакт с ней гораздо раньше, и обрадовался по меньшей мере тому, что Лукиан посвятил меня в свои планы.
В тот же вечер Софи Крамер переступает порог квартиры Лукиана на Принценштрассе.
– Так здорово, что мы с тобой опять встретились! – улыбается Лукиан и помогает гостье снять видавшее виды пальтишко с каракулевым воротником.
Противница придворной галантности, Софи недовольно отталкивает руку Лукиана, но, впрочем, тут же извиняется за свою резкость:
– Прости. Наверное, я произвела на тебя странное впечатление…
– Ты всегда производила на меня странное впечатление. В лучшем смысле этого слова.
– Спасибо. У тебя есть что выпить?
– Что предпочитаешь?
– Вино.
– Как насчет красного итальянского?
Лукиан откупоривает бутылку высококлассного «Примитиво Пулия» и считает, что у Софи не должно возникнуть никаких лишних мыслей по поводу его цены – ведь на этикетке как-никак написано «примитиво»…
Софи со вздохом падает на диван. Жестом человека, попавшего в очень затруднительное положение, глубоко запускает пальцы в волосы.
– Мне кажется, что я могу доверить тебе кое-какую информацию. Правда, Люк? Ты ведь не работаешь на полицию?
– Конечно, нет.
– А на шпрингеровскую прессу?
– Тоже нет.
С некоторым облегчением Софи подносит бокал ко рту и выпивает вино залпом, не выражая никаких, даже мимолетных эмоций по поводу качества.
– Хольгер лишил меня всех полномочий. Он сейчас живет в моей квартире, поэтому я не люблю находиться дома. Все очень сложно. Каждый месяц Хольгер получает чек откуда-то из ГДР. Я выяснила это случайно, когда копалась в его вещах, но, поверь, безо всякого дурного умысла.
– Кто такой Хольгер?
– Своего рода… председатель марксистско-ленинской фракции. Мой друг погиб в прошлом году, но Союз продолжает пользоваться моей квартирой.
Лукиан делает непонимающее лицо.
– Они обращаются со мной как со скотиной. Понимаешь, Социалистическому союзу немецких студентов грозит раскол, и Хольгер возглавляет фракцию радикалистов, готовых к применению силы. С момента покушения на Дучке пацифистам у нас делать нечего. Хольгер уютно устроился в моей квартире, а со мной никто не считается. Мой дом теперь похож на пансион, квартирой пользуются при первой необходимости.
– Кто пользуется?
– Тебе не нужно этого знать. Подумай хорошо, сам догадаешься.
Лукиан кивает, его взгляд преисполнен сочувствия и озабоченности.
– Знаешь, как мне все осточертело? Я даже хотела вернуться к своей прежней работе, но никто не рискует брать воспитательницей бывшую активистку. Я стопроцентно уверена, что мой телефон прослушивают. Я просто не могу больше находиться в той квартире. Кстати, Олафа повязали, а все потому, что он не удержался и стянул тот идиотский меч короля Артура…
– Меч короля Артура?… А кто такой Олаф?
– Конечно, он все отрицал, пытался свалить всю вину на Генри…
– Генри?…
– Это мой друг, который погиб. Попал под автобус. У него были свои недостатки, однако подобного конца я и врагу не пожелаю. Такая страшная, кровавая смерть… Вообще-то мне не надо пить красное вино… Так, о чем я? В общем, с той самой поры, как погиб Генри, фараоны держат меня под колпаком… Я не знаю, как мне жить дальше. Мне угрожают, что, если я буду возникать, меня повесят.
– Кто угрожает? Полиция?
– Нет, мои товарищи.
– Хорошенькие товарищи.
Софи рассказывает о противоречиях в рядах студенческого Союза, где разворачиваются баталии между сторонниками Кастро и Мао, троцкистами, ленинистами, анархо-синдикалистами и приверженцами Маркузе.[28] О дебатах на тему эмансипации и о своей деятельности в Комитете освобождения женщин. Она говорит о том, как много среди революционеров грязных мачо, настоящих дикарей, сексуально разнузданных алкоголиков. Женщин, пропагандирующих отказ от насилия, эти сегодняшние бурши не воспринимают всерьез и презрительно называют воспитательницами. Некоторые даже стали заниматься всякой нелегальщиной, лишь бы завоевать признание мужчин. Кругом махровые эгоисты, которые прикрываются флагом революции, а на самом деле представляют собой совершенно гнилые натуры. Когда в мае этого года в Париже выступали студенты, казалось, что до смены власти рукой подать, но эти мечты так и не сбылись, и с ними придется подождать до лучших времен. А все потому, что в самый решающий момент не было единства, а одни лишь споры и разногласия, и вот теперь буржуазия берет реванш. Это какой-то кошмар!