Есенина имажинизм вполне устраивал как поэтическая школа, но не устраивали и собственное положение, и состояние культуры: он наблюдал, что прежнее отмирало, новое проклёвывалось с трудом; нужна была какая-то неожиданная синергия.
Большевиков — того же Блюмкина и Сахарова — он принимал в ряды и для того, чтобы показать: я ваш, я с вами, дайте зелёный свет.
В те дни произошёл забавный случай, имевший шансы закончиться трагически.
Давний знакомый Есенина Георгий Устинов, заведующий редакцией «Правды» — то есть не просто журналист, а влиятельный партиец — пригласил как-то имажинистов в гости (он жил в гостинице «Люкс» на Тверской — там же, где и Катя Эйгес).
Кусиков щипал гитарные струны, что-то выпивали. В какой-то момент Устинов сообщил, что белые, прорвав фронт, вышли на тамбовское и воронежское направления.
Художник Дид Ладо успел к тому времени напиться и, услышав новости, прокомментировал:
— Вот им по шее и накладут!
Устинов озадаченно повернулся к художнику.
Есенин поспешил исправить ситуацию:
— Не им, а нам, Ладушка.
— Я и говорю: большевикам накладут, слава богу, — повторил Дид Ладо.
Устинов поднялся, подошёл к столу, достал наган, развернулся, взвёз курок и спокойно сообщил:
— Сейчас я тебя, блядина драная, прикончу.
Ладо вскочил, сделал шаг назад, споткнулся о кровать и упал.
Все мигом протрезвели. Кусиков и Шершеневич бросились к Устинову.
Ладо, даже во хмелю осознавший, что Устинов не шутит, догадался пасть на колени.
Но тут же выяснилось, что Устинова это разжалобить не может.
Не менее спокойно он сообщил Кусикову и Шершеневичу, что, если они не уйдут с дороги, он застрелит и их — ему несложно.
И тут выяснилось, что самый догадливый из всех — Есенин.
Сняв с ноги ботинок, он подскочил к Ладо и с размаху ударил его. Дид заголосил.
Есенин повалил его и начал охаживать по голове ботинком, что-то при этом выкрикивая.
Шум подняли такой, что прибежали соседи.
Устинов убрал наган в стол, вывел Дида Ладо из комнаты, придерживая за воротник двумя пальцами, словно брезгуя; проводил до лестницы и там ткнул в затылок теми же двумя пальцами так сильно, что художник кувыркнулся и покатился по ступеням.
Больше Дид Ладо в имажинистские кафе никогда не приходил и, по слухам, вскоре отбыл в армию Колчака.
Похоже, не такой уж и пьяный он был.
Как его звали на самом деле, никто до сих пор не знает. Это одна из неразгаданных загадок, связанных с Есениным.
* * *
Несмотря на обострившееся положение на фронте, никто из имажинистов, помимо призванного в то время и служившего писарем в штабе полка Николая Эрдмана, в Красную армию не стремился.
Напротив, службы они избегали — не без выдумки.
И не стыдились этого.
Есенинские настроения с 1918 года претерпели в этом смысле явные изменения.
Как-то ночью Есенин и Кусиков возвращались домой, оба подшофе.
«Я сегодня армии Красной / Первый дезертир!» — распевал Есенин.
Тут, на беду, мимо проходил наряд милиции — и, услышав про дезертира, решил проверить документы.
Есенин бросился бежать, Кусиков — за ним.
Вдруг выяснилось, что оба трезвы и бегают очень хорошо.
Наряд быстро отстал.
В истории советской поэзии была одна трудноразрешимая коллизия, на которую долгие годы последовательно не обращали внимания. Дело в том, что главные патентованные советские поэты в Гражданскую не воевали.
Если брать шире — русская дореволюционная литература (важное уточнение — именно дореволюционная) вообще не поняла, что это за война. Литераторы оказались не готовы брать в руки оружие, тогда как миллионы людей в России — готовы.
Ни Бунин, ни Зайцев, ни Шмелёв — никто из них к Белому движению отношения не имел, а история с призывом в армию Куприна и его последующей эмиграцией не очень серьёзна.
Ни Горький, ни Серафимович, ни Вячеслав Шишков боевых дружин не создавали.
Три главных имени в советской поэзии — Блок, Есенин, Маяковский — и примкнувший к ним Валерий Брюсов. Никто из них не воевал.
Николай Асеев пересидел Гражданскую во Владивостоке. Борис Пастернак — белобилетник.
Поэты, создавшие советскую поэтическую мифологию, в реальности имели к ней весьма опосредованное отношение. Колчака и колчаковцев, Деникина и деникинцев, Врангеля и врангелевцев они не наблюдали даже издалека. На фронт никогда не выезжали, на передовой не выступали и ни малейшего интереса к этому не испытывали.