Явилась в Москву к мужу и его другу Анатолию в Богословский.
У них в то время ночевал ещё и Колобов, временно потерявший жильё.
Некоторое время жили вшестером. О беременности Райх мужу пока не говорила.
Танечка отца не признавала, но с удовольствием сидела на коленях то у Мариенгофа, то у Колобова.
Мнительный и ревнивый Есенин сообщил Мариенгофу, что это «козни Райх».
Из Богословского Есенин съезжать не собирался — вместо этого нашёл Зине другое жильё и пообещал её навещать.
Неизбежно поругались.
В очередную ссору она пошла с козыря — сказала, что носит второго ребёнка.
— Беременная? От меня?
— А от кого же, Сергей?
— Ну, не знаю, не знаю…
Через неделю Зинаида устроилась на работу во внешкольный отдел Наркомпроса консультантом по искусству.
Приезд жены совпал с ещё одним знакомством Есенина, которое неспешно перерастёт в роман.
Снова брюнетка, снова дочь богоизбранного народа. Вздёрнутый носик, волоокая, маленькое личико — Надя Вольпин, двадцатилетняя поэтесса. Отец — переводчик и юрист, мать — преподавательница музыки. Получила прекрасное еврейское образование, читала на иврите Ветхий Завет, Пятикнижие, Книгу Царств, свободно владела несколькими языками.
В тот момент училась в поэтической студии, периодически выступала; однажды её слушал Андрей Белый — и очень хвалил.
Признаем: поэтический дар Вольпин был больше, чем у Эйгес.
Знакомство случилось в первую неделю ноября. Надя с приятелями зашла в «Кафе поэтов» послушать стихи; Есенин тоже был указан в программе, но выступать не собирался: вписали в афишу без его ведома.
— Так и Пушкина можно было внести, — ругался Есенин, сидя за своим столиком.
То, что он именно про Пушкина сказал, а не про любого из современников, было, конечно, не случайно: никого иного вровень с собой он не стал бы называть.
Надя, услышав это, подошла сама:
— Прошу вас от имени своих друзей… — Есенин поднял глаза — …и от себя. Мы вас никогда не слышали, а читаем. Знаем наизусть.
— Для вас — с удовольствием, — улыбнулся Есенин и пошёл на сцену своей лёгкой походкой. Он её видел неделей раньше в «Кафе поэтов» и запомнил. Вольпин выступала, Есенин с Мариенгофом сидели в зале и залюбовались…
Отправляясь на сцену, он уже знал, для кого будет читать.
Чтобы выстрелить сразу в десятку, начал с «Иорданской голубицы», а следом прочёл «Песнь о собаке» — гениальные стихи свои, от которых потом Горький будет плакать — да если бы только он.
Но закрутилось с Надей всё далеко не сразу.
В ноябре вообще оказалось не до неё.
Дело не только в тягостной неразберихе с Райх и тем более не в Кате Эйгес.
Через пару дней арестовали Вадима Шершеневича.
* * *
Сказалась близость Шершеневича с анархистами.
Осенью 1919-го анархисты вступили в противостояние с большевиками.
Началось всё со взрыва 25 сентября в здании Московского комитета РКП (б) в Леонтьевском переулке — были убиты 12 человек, 55 пострадали, среди них Николай Бухарин, раненный в руку. Анархисты надеялись убить Ленина, который должен был там появиться.
Среди анархистов начались аресты. В ноябре большевики разгромили их подмосковную базу в Краскове.
Вадим Шершеневич, постоянный автор анархистских изданий, естественным образом попал в сферу внимания чекистов. Его взяли прямо в «Кафе поэтов».
Провели обыск в помещении Всероссийского союза поэтов, который Шершеневич возглавлял, и в его квартире, изъяв всю переписку. В ордере на арест было указание конфисковать у него оружие, которого, к счастью, не обнаружилось.
Неизвестно, присутствовал ли Есенин при аресте; в любом случае спустя час-другой он об этом узнал.
Куда было бежать, кому жаловаться?
Блюмкин и Устинов уехали.
Шапочное знакомство Есенина и Мариенгофа с Каменевым и Бухариным значило крайне мало, тем более что идти к раненному при взрыве Бухарину и просить за арестованного анархиста Шершеневича было бы как минимум странно.
Оставались нарком просвещения Луначарский и член ВЦИК, работник Центропечати Борис Малкин, у которого они, используя молодую поэтическую обходительность, выбивали то бумагу, то административную помощь.
Но это никак не Дзержинский. Жаль, что не Дзержинский.
Шершеневич уже давал показания: да, сотрудничал, в анархистских изданиях; да, написал для них ещё в июле несколько стихов, но был лоялен к большевистской власти, а к политике вообще непричастен — спросите сами у Блюмкина, Малкина и Луначарского.