Проблема, однако, заключалась в том, что Шершеневич слишком давно и хорошо знал деятеля и теоретика анархистского движения Алексея Борового, переписывался с ним с 1915 года и чекисты об этом уже были осведомлены.
И в анархистских изданиях публиковал он не только стихи, но и статьи, вполне антибольшевистского характера.
И в организации июньского съезда анархистской молодёжи принимал деятельное участие — съезд разогнали большевики; Шершеневича ещё тогда могли арестовать, но в тот раз руки не дошли.
Надежда Шершеневича на то, что всё скоро выяснится и его освободят, оказалась тщетной: следователь (женщина!) Н. А. Рославец выпускать его явно не собиралась.
Жена Шершеневича действовала куда активнее Есенина и Мариенгофа. Она стремительно нашла мужу двух поручителей — заместителя комиссара Военно-морской инспекции при Реввоенсовете Даниила Будневича и московского коммуниста Абрама Гринфельда — и переправила оба ходатайства Каменеву, занимавшему тогда должность председателя Моссовета.
На Каменева они не подействовали, и хода им он не дал.
Подействовали другие поручительства (и здесь почти наверняка приложили усилия Сергей с Анатолием) — члена редакционной коллегии литературно-издательского отдела политуправления Реввоенсовета Республики поэта Михаила Герасимова и комиссара Московского сектора войск внутренней охраны поэта Григория Санникова.
14 ноября, не прекратив дела, Шершеневича выпустили — точнее, «передали на поруки» Герасимову и Санникову.
В мемуарах Шершеневич напишет, что за него ходатайствовал Блюмкин, но ничего подобного быть не могло: Яков работал тогда в белогвардейском тылу.
Интересно, что дело Шершеневича так никогда и не закроют, но и расследование не продолжат.
Шершеневич с тех пор стал устойчиво лоялен.
Он всё понял — отныне и до скончания своего века.
Понял ли что-то Есенин?
Безусловно, тоже кое о чём догадался.
Не проронив ни слова, он прекратил контакты и с левоэсеровской средой, и с анархистской. Ни одного прямого антибольшевистского высказывания, что бы ни происходило, Есенин себе не позволял — за исключением нескольких строф в написанной тогда, осенью 1919-го, «маленькой поэме» «Кобыльи корабли», которые ещё надо было суметь расшифровать.
«Видно, в смех над самим собой / Пел я песнь о чудесной гостье», — признаётся там Есенин.
…Не просунет когтей лазурь
Из пургового кашля-смрада;
Облетает под ржанье бурь
Черепов златохвойный сад.
Слышите ль? Слышите ль звонкий стук?
Это грабли зари по пущам.
Вёслами отрубленных рук
Вы гребётесь в страну грядущего…
Георгий Устинов, умный большевик, первым догадался: это он нам, вершителям революции, говорит, что в будущее мы гребём «вёслами отрубленных рук».
В поэме прямого обращения, конечно же, нет, и нужно обладать неплохим поэтическим глазомером, чтобы это различить.
«Ржанье бурь» — ещё одна метафора хаоса, принесённого революцией.
Понимая, что означает «ржущая буря», несложно догадаться, что за черепа облетают в создавшейся круговерти.
Здесь, впрочем, мы оступаемся в буквалистику, что в случае поэзии противопоказано.
Книжка «Кобыльи корабли» без приключений вышла с отличными иллюстрациями Георгия Якулова и открыто продавалась.
Не менее важно, что написание Есениным этой поэмы вполне органично сочеталось с чтением с эстрады «Иорданской голубицы» и «Инонии» и публикацией в подготовленном им тогда же совместном сборнике «Конница бурь» самой революционной его поэмы «Небесный барабанщик».
Очарование и разочарование не обязательно сменяют друг друга, но иной раз могут существовать одновременно.
Под финал 1919 года Есенин и Шершеневич задумали опубликовать совместный сборник «Всё, чем каемся».
Красивое название — сразу и не поймёшь, в чём дело.
На обложке они собирались начертать аббревиатуру названия: «ВЧК», что содержало прямой намёк на известную тогда всякому советскому и тем более антисоветскому гражданину Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем.
В последний момент Есенин от рискованной затеи отказался.
Зато Шершеневич — нет; в итоге его снова вызвали в ВЧК.
Обложку пришлось уничтожить.
* * *
В декабре Есенин окончательно расстался с Райх.
Скорее всего, просьба Есенина к Мариенгофу сообщить Зинаиде, что у него есть женщина, относится к этому времени.
Говоря про женщину, Есенин не слишком обманывал: он продолжал встречаться с Эйгес.