Но упрямый Есенин настоял на Аристоне.
Вскоре, однако, по настоянию редактора Есенин всё-таки одумается и при последующих публикациях начнёт подписываться собственным именем.
Редактор избавил Есенина от многих неприятностей и казусов.
Скоро начнётся огромная война с Германией, и неприязнь к немцам выльется в натуральные фобии; в этой ситуации подобный псевдоним был бы совсем некстати.
Или вообразите себе, как Есенин пришёл к Блоку (это вскоре случится):
— Здравствуйте, я из рязанской деревни, пишу стихи.
— Как вас зовут?
— Меня зовут Аристон. Вообще — Сергей. Но называйте меня Аристон, чтоб не путаться. Или Метеор, если так удобнее.
Только представьте себе реакцию Блока:
— Что ж, Метеор, входите. Или, если угодно, влетайте.
Жизнь Есенина окажется не столь длинна, чтобы ему пришлось хоронить друзей и близких.
* * *
Родители, жёны и дети, почти все друзья Есенина переживут.
Гриша будет одним из немногих, кого переживёт он.
С Панфиловым познакомились ещё в Спас-Клепиках, тот учился годом старше.
Отец Гриши, Андрей Фёдорович, как и отец Сергея, служил приказчиком — но у местного, спас-клепиковского купца.
Мать, Марфа Никитична, вспоминала: «Из школьных товарищей сына я особенно полюбила Серёжу Есенина. Может, потому что видела, как он тоскует по дому, по материнской ласке. Вот я и жалела его, как родного. В доме у нас всегда было полно молодёжи… Зимними вечерами засиживались они допоздна. Пели, играли, танцевали, а иногда сидели тихо, кто-либо читал, другие слушали…»
С тех пор как Сергей переехал в Москву, переписывались.
Гриша любил его по-настоящему, бережно — интересуясь его судьбой сильнее, чем своей. Есенин в переписке больше рассказывал, Панфилов больше расспрашивал.
Осенью 1913-го Есенин даже не предполагал, что у Панфилова обострение чахотки и жить ему осталось совсем чуть-чуть.
В январе 1914-го, судя по письмам, он уже всё знает и старается извиниться: «Дорогой Гриша, ты подумаешь, что я совсем забыл тебя, но напрасно. Ты не можешь себе представить, до чего сейчас возбуждена моя душа».
В следующем письме: «Последнее время я тоже свалился с ног». (У Есенина, если верить его утверждению, в те дни часто носом шла кровь.) Едва ли это «я тоже», направленное умирающему товарищу, свидетельствует об отсутствии чуткости и такта; скорее наоборот — он пытался, как умел, успокоить, отвлечь.
В феврале Панфилов позвал Есенина в гости — хотел проститься.
Есенин ответил: «…приехать не могу, есть дела важные…»
Пообещал прислать журнал со своими стихами.
Гриша умер 25 февраля 1914 года.
2 марта отец Гриши напишет Есенину, вспоминая совсем недавнее:
«Я прихожу в 6 часов вечера, первым его вопросом было: „А что, папа, от Серёжи письма нет?“ Я отвечаю — нет. „Жаль, говорит, что я от него ответа не дождусь. А журнал-то прислал?“ Я сказал — нет. „Скверно — повсюду неудача“…
Серёжа, он умер мучеником, до того болезнь иссушила его, что у него осталась одна кожа да кости; две недели лежал в постели и не поднимался, приходилось нам его, бедняжку, поднимать и кормить из чайной ложки…
По нескольку раз перечитывал твои письма и любовался твоим портретом».
Отец попросит Сергея прислать в память о сыне какие-то слова, быть может, эпитафию в стихах.
Есенин даст старое своё стихотворение: «Покойся с миром, друг наш милый, / И ожидай ты нас к себе»[4].
Эти строчки и попадут на памятник Грише. Плохие, конечно, зато от товарища, каких свет ещё не видывал.
От дружбы своей с Есениным Панфилов, в отличие от многих последующих его приятелей и товарищей, точно ничего не имел и не искал.
Дождался первой публикации, проводил Серёжу от спас-клепиковских ворот и злых шуток про пастушка, от которого ждут стишка, до входа в настоящую литературу — и ушёл сам; только вот журнал не успел в руках подержать.
Без Гриши Есенину было бы намного сложнее.
Но всякая смерть помимо того, что она — боль, ещё и — наказ.
Смерть приказывает: иди.
Глава вторая
«Прозвенеть в лазури…»
1914–1916
В 1914 году — вдруг явится тот самый златоглавый отрок.
Необъяснимым образом возникнет словно бы ниоткуда.
Выяснится, что он, до «Берёзы» своей не написавший в буквальном смысле ни одной стоящей строки, откуда-то знал о своём неизбежном даре.