Не было бы Устинова — может, нашёл бы себе иное пристанище. Может, у Эрлиха остался бы. Но что этот Эрлих понимает? Ребёнок ещё.
И потом — у Эрлиха дома разве удавишься?
* * *
Есенин долго расспрашивал Устинова, как тот вышел из своих передряг.
Тот расспросил Есенина о его любовях.
Есенин расплакался.
Устинов, как мог, успокаивал его.
Потом записал: «Есенин был совершенно трезв».
Трезвость эта, впрочем, могла быть обманчивой: после многодневного запоя случается вдруг такой день, когда человек с полностью ошпаренным мозгом и отравленными внутренностями вдруг приобретает необычайную ясность сознания, будто организм вбрасывает последние ресурсы, чтобы восстановить равновесие.
На самом деле это пик запоя, сползти с которого — адский труд.
Внутри этой обманчивой трезвости таятся неслыханные кошмары и бурлит чёрное в душе.
Постучалась Елизавета. Устинов поднялся и включил свет.
Елизавета с некоторым сомнением посмотрела на заплаканное лицо Есенина.
Вскоре пришёл Ушаков.
За ним Эрлих.
Просидели впятером часов до шести вечера.
Есенин так больше и не развеселился, тем не менее много разговаривал, рассказывал о Райх — какая она лживая и вероломная, и сына родила не от него.
Всем было немного неудобно от таких подробностей.
Елизавета, найдя повод, ушла, а Есенин, пересев на стул, снова прочитал «Чёрного человека».
Устинов запишет: «Тяжесть не проходила, а как-то усиливалась, усиливалась до того, что уже трудно было её выносить. Что-то невыразимо мрачное охватило душу, хотелось что-то немедленно сделать, но — что?»
Вернулась Елизавета.
Устинов честно признается, что находиться с Есениным в одной комнате было крайне тяжело для психики. Он придумал какой-то повод уйти. За мужем поднялась Елизавета.
Договорились, что встретятся ещё раз попозже вечером.
После них заглянул, если верить его воспоминаниям, поэт Лазарь Берман; застал Есенина спящим на кушетке. Засиживаться не стал. Проводив его, Эрлих и Ушаков ещё немного посидели.
Потом и они ушли.
Ушаков — к себе. Эрлиху нужно было с утра есенинские деньги получить, а почта была возле его дома.
Есенин остался один.
Чтение «Чёрного человека» имело, пусть и не совсем осознанно, тот же смысл, что и передача стихов Эрлиху.
Словно шептал: спасите, слышите? Спасите, пожалуйста.
Даже дверь не закрывал.
Через полчаса снова зашла Елизавета — проведать его.
Есенин спал на кушетке.
Устинов в тот вечер больше видеться с Есениным не захотел. Его можно понять: слёзы эти, откровения жесточайшие — ну кошмар же. Сам еле выбрался…
Потом объяснял, что к нему зашёл писатель Сергей Семёнов, заговорились.
Но… Могли бы и с Семёновым зайти. Нет?
Есенин проснулся, едва Елизавета закрыла дверь.
Часов в восемь вернулся Эрлих — забыл портфель с есенинской доверенностью.
Есенин сидел за столом, накинув шубу, — и в номере было прохладно, и сам он, едва переставал выпивать, чувствовал похмельный озноб.
На столе была раскрытая папка со стихами.
Простился с Эрлихом совершенно спокойно.
Сказал, усмехаясь, что сейчас пойдёт и разбудит Устинова.
Была последняя надежда, что Эрлих уже прочитал стихи и пришёл, чтобы остаться ночевать. А тот про стихи забыл.
Потом говорил, что прочёл только на следующий день.
Наверное, так.
Хотя, может, прочёл в тот же вечер, придя домой, — но отмахнулся: мало ли у Есенина прощальных стихов? Ну, вот ещё одно. Что теперь, всё бросить и мчаться к нему?..
Оставшись один, Есенин послал коридорного за пивом.
Тот принёс шесть бутылок.
Есенин до полуночи выпил три.
Легче не стало.
Около десяти вечера спустился к портье и снова попросил никого к себе не пускать.
Одно непонятно: куда петух делся? Кто его забрал?
* * *
Закрыл дверь изнутри, оставив ключ в замке.
В ночь на 28 декабря так и не ложился.
У потолка проходила труба парового отопления.
Он её заметил в первый же день.
Труба была высоко.
Есенин придвинул туда стол.