— Знаешь, есть только один человек, которому, если он рассердится на меня и скажет: сейчас отстегаю тебя! — я тут же скажу: бей!..
— Кто?
— Троцкий.
Как всё это совместить? Видимо, никак. Надо принять: это Есенин, точка.
Блюмкин вытаскивает Есенина из-под ареста под собственное честное слово — сложно было не оценить широты этого жеста.
Но тот же Блюмкин едва не застрелил молодого актёра и приятеля Есенина Игоря Ильинского, когда тот в ресторане вздумал вытереть ботинки о портьеру; пришлось Есенину, не без риска для жизни, вступиться за Ильинского, и тот успеть сбежать.
Отношение Есенина к Блюмкину носило полуиронический характер, с элементами опасения; такие эпизоды, как с Ильинским, уважения не прибавляли. Ильинский, впрочем, сам был представитель того же народа.
Часто вспоминают тифлисскую историю, как работавший там в 1924 году по линии ОГПУ Блюмкин якобы приревновал Есенина к своей жене и едва не застрелил его прямо в ресторане.
Реальность этого эпизода под вопросом: во-первых, у Блюмкина не было жены; во-вторых, в мемуарах он фигурирует под ложной, взятой для прикрытия, фамилией, то есть нам только намекают, что это Блюмкин; в третьих, есть несостыковка по датам: в те дни Есенина в Тифлисе не было.
Однако оставим эту историю непрорисованной частью общей картины.
Административные и, самое неприятное, уголовные дела Есенина, в том числе никак не касавшиеся антисемитских скандалов, в большинстве случаев вели следователи еврейского происхождения. Сложно представить, что поэт не обращал на это внимания.
Этнически озабоченные критики изрядно попортили Есенину нервы — они действовали с завидным постоянством начиная примерно с 1916 года и до самой есенинской смерти. И не стоит скрывать, что, читая очередной пасквиль на себя, Есенин, безусловно, отмечал, что за фамилия у автора.
Когда в сегодняшних работах о Есенине маститый филолог объясняет есенинские настроения раздражением, наложившимся на «впитанную с молоком матери традиционную сельскую ксенофобию и на воспринятые в околосимволистской среде расовые теории искусства», невольно ловишь себя на мысли, что начинаешь Есенина понимать.
Традиционную сельскую ксенофобию, говорите? Расисты в лице Белого, Брюсова и Блока?
Это чудно, друзья мои, чудно.
Хочется сразу в ответ что-нибудь вслух прочесть из «Страны негодяев».
Но ведь и отличные рецензии на стихи Есенина тоже сплошь и рядом писали литераторы и критики с говорящими фамилиями. Скажем, едва ли не лучшие отзывы с завидным постоянством выдавал с какого-то момента Илья Эренбург.
Основные (хотя и не все) есенинские друзья — с еврейской кровью: Каннегисер, которому были посвящены небывалой нежности стихи; Мариенгоф, Эрлих; в меньшей степени Шершеневич, но и он тоже — и, безусловно, больше, чем, скажем, Пимен Карпов.
В последние годы он крепко сошёлся с Бабелем.
Издавали Есенина многие, но стихи «Издатель славный!..» Есенин посвятил Илье Ионову (Бернштейну) и с его подачи написал целую поэму по его рассказам.
Можно привести чуть более сложный, но не менее показательный пример: в минуты раздрая Есенина, как никто, мог успокоить Мейерхольд — и Есенин ему доверялся.
Другое дело, что Всеволод (изначально Казимир Карл Теодор) Мейерхольд (изначально Майергольд) был немец из лютеранской семьи. И отец его Эмиль Майергольд был немец, и мама Альвина Неезе тоже немка. Зачем Казимир Карл Теодор Майергольд, так сказать, евреизировал свою фамилию, вопрос любопытный; но в любом случае Есенин его немцем, как и свою Зину, точно не считал.
А вот с Орешиным по-настоящему сердечной дружбы — такой, чтобы жить под одной крышей, не расставаться, хлеб делить на двоих, — не складывалось. Между Есениным и Клычковым после непродолжительного совместного бытования в 1918 году пробежала чёрная кошка, и за последующие годы они так и не сошлись заново.
Ивана Приблудного обожал, но лицом по столу возил…
Грузинов?
Да, Грузинов был крепкий приятель.
Всеволод Иванов, пожалуй, тоже.
Писатель Иван Касаткин, поэт Василий Казин — ну да, да.
Леонид Леонов ценился им как мастер, но здесь до тёплого приятельства, как с Бабелем, дело не доходило: слишком разные характеры.
Валентин Катаев придумал дружбу с Есениным, по большей части, задним числом.
Да, Есенин обожал Сергея Конёнкова — но здесь чувство было скорее сыновнее — тот был сильно старше.
И ещё Ширяевца Есенин любил, как мало кого: по-настоящему, пожизненно. Но и у того настоящая фамилия была почему-то Абрамов.
Во всём этом раскладе антисемитизм Есенина выглядит несколько странно. Порой он словно направлен был против незримого оппонента.