Как Есенину отвертеться от передовой, придумал Городецкий: пойти в санитары.
— Крови боишься?
— Нет, не боюсь.
— Тогда будем пробовать.
Надо было поторапливаться: 27 октября Есенина должны были призвать.
В начале октября Городецкий обратился к уполномоченному по полевому Царскосельскому военно-санитарному поезду № 143 её императорского величества государыни императрицы Александры Фёдоровны полковнику Дмитрию Николаевичу Ломану: есть тут у нас один удивительный юноша, жалко было бы загубить такой дар; не возьмёте ли вы его послужить в свой поезд?
Посредничество, однако, шло не только через Городецкого.
Другим человеком, просившим Ломана за Есенина, был… Григорий Распутин.
Сохранилась замечательная записочка Распутина Ломану: «Милой, дорогой, присылаю к тебе двух парешков. Будь отцом родным, обогрей. Робята славные, особливо этот белобрысый. Ей-Богу, он далеко пойдёт».
Выходит, Есенин с Распутиным встречался — о чём никогда и словом не обмолвился.
Клюев с Распутиным встречался ранее. Скорее всего, участвуя наряду с Городецким в хлопотах о есенинской службе, Клюев сумел добиться ещё одной встречи с Распутиным. Едва ли общение было долгим. Стихи, быть может, прочитал — одно, два.
Но каков Григорий! Разглядел в «белобрысом» великую будущность. Оказался прозорливее и Горького, и Блока!
У Ломана был свой интерес.
Этот штаб-офицер для поручений при коменданте Царскосельского дворца, полковник лейб-гвардии Павловского полка, одновременно исполнявший обязанности церковного старосты Феодоровского собора, был не чужд искусствам и по-настоящему патриотичен.
Он выступил одним из организаторов влиятельнейшего Общества возрождения художественной Руси, целью которого был отказ от «иностранных заимствований» в пользу «русских образцов». Создание общества лично приветствовал Николай II, заявив о желании быть осведомлённым о его «трудах и успехах».
Распутин и Ломан встречались постоянно, имея общие интересы.
Намерения Ломана были очевидны: он желал иметь возможность влияния на царскую фамилию и русифицировать культурную политику империи. Распутина он видел своим союзником.
Два «парешка» пришлись кстати.
Ломан принял Клюева с Есениным. Гости ему приглянулись.
Сын Ломана вспоминал, что Есенин был «в канареечного цвета рубахе и русских цветных сапогах на высоченном каблуке».
* * *
10 декабря 1915 года в Петрограде в зале дома Общества гражданских инженеров на Серпуховской, дом 10, состоялся первый совместный концерт Есенина и Клюева.
Вступительное слово прозаика Иеронима Ясинского прозвучало не без двусмысленности: «Мужественнее и грознее муза Клюева, женственнее и нежнее муза Есенина. Они точно представляют собой мужское и женское народной души в её поэтических проявлениях… Поэтическая душа Клюева подобна вулкану, который вот-вот изойдёт лавой, но только таинственно бушует и рокочет под крышкой своего кратера; а душа Есенина — цветник благоухающих русских цветов».
Не знаем, осмысленно ли Ясинский предоставил чересчур много возможностей для широкого толкования сказанного им; но, кажется, Клюеву это выступление понравилось больше, чем Есенину.
К тому же Ясинский был не вполне прав.
В стихах Клюева часто слышалось причитание, жалобное и тяжёлое, почти женское, а в Есенине — как раз напротив, мальчишеская хрипотца:
…Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого-нибудь зарежу
Под осенний свист.
И меня по ветряному свею,
По тому ль песку,
Поведут с верёвкою на шее
Полюбить тоску…[5]
Какая уж тут «женственная муза»!
Сцену Клюев и Есенин, несмотря на прошлый провал, снова оформили под сельский двор. Чем-то они напоминали героиню одного чеховского рассказа, развесившую в гостиной вилы и грабли, — так «народней». И остаётся только удивляться, насколько действительно деревня была далека от города, если сцену, с целью привлечь и удивить горожан, украшали подобным образом.
Оделись поэты в поддёвки и лакированные сапоги бутылками.
В зале, вспоминал мемуарист Лев Клейнборт, было множество «каких-то девиц и молодых людей».
Он же отметил: «…Есенин-чтец ещё не достигал той музыкальной силы выражения, какая у него была впоследствии. Но чтение шло от естества, стихи их покоряли всех. И лица их светились сознанием своего значения».