В Первую мировую Карпов служил рядовым 1-го запасного пехотного полка, где продолжал вести революционную агитацию теперь уже среди солдат.
Есенин подарил Карпову «Радуницу» и подписал свою фотографию:
«Друг ты мой, товарищ Пимен, кинем мы с тобою камень в небо, кинем. Исцарапанные хотя, но доберёмся до своего берега и водрузим свой стяг, а всем прочим осиновый кол поставим».
Даже этого посвящения достаточно, чтобы понять, о чём они говорили тогда.
«В Петроград приедешь, одна шваль торчит», — писал в те дни Есенин Клюеву.
Они чувствовали себя чёрной костью и были раздражены, что власть идёт на поводу у вульгарного западничества, чуждого и ненужного народу.
Проводниками мужицкой правды, и не без оснований, они считали себя.
«Английско-франко-немецкая перечница сыплет в русскую медовую кутью зелёный перец хамства, пинкертоновщины, духовного осотонения, — писал Клюев. — Вербовка под стяг Сатаны идёт успешно. Что же нерушимая стена, наш щит от всего этого. Ответ один: наша нерушимая стена — русская красота».
Именно об этом в 1916 году Есенин говорил:
Не в моего ты Бога верила,
Россия, родина моя!
Ты как колдунья дали мерила,
И был как пасынок твой я.
Боец забыл отвагу смелую,
Пророк одрях и стал слепой.
О, дай мне руку охладелую —
Идти единою тропой…
Россия скоро даст ему руку. Только не охладелую, а раскалённую.
* * *
С 19 по 27 июня Есенин в Константинове.
Аня Сардановская — так совпало — приехала.
А следом и отец из Москвы — навестить дом, повидать сына.
В своих перемещениях через половину Европейской России не написавший ни строчки, Есенин сочиняет нежнейшие, классические стихи:
Я снова здесь, в семье родной,
Мой край, задумчивый и нежный!
Кудрявый сумрак за горой
Рукою машет белоснежной…
Гуляли с Аней — во ржи, по тропиночке; кажется, он попытался пристать, она снова отказала…
Она не обиделась, он не рассердился; продолжили общаться.
Родители на Сергея смотрели, как напишет сестра Катя, «тревожно». Не столько даже потому, что он служил в армии и при иных обстоятельствах мог из санитарного поезда угодить в окопы.
— Уж больно высоко взлетел, — сказал отец, а мать поддержала.
Запомнившая эту фразу Катя не поясняет, что́ стояло за этими словами, но гадать здесь особенно нечего: все есенинские предки были крестьяне, никогда и близко не приближались к царской фамилии. А Сергей читал им стихи, пил с ними чай — и они на него смотрели, его слушали и даже принимали участие в его судьбе.
Есенин привёз домой подарки великой княгини Елизаветы Фёдоровны. Родители спрятали образки и Евангелие подальше — как улики встреч, здравого крестьянского объяснения не имеющих.
О таком и соседям не расскажешь — никто не поверит.
А если эта княгиня спросит о своих подарках? Чем он может отплатить?
Почему он им вообще понадобился? Только потому, что ловко складывает слова?
Но такому и поверить нельзя!
Мать с отцом обсуждали происходящее и никак не могли прийти к ясности.
Есенин и сам был тревожен — то ли из-за скорого возвращения в санитарный поезд, то ли из-за таинственного поведения Клюева.
По дороге обратно в Петроград только об этом и думал.
Николай развёл всю эту, как Есенин назвал, «политику»: великая княгиня, княжны, Григорий Распутин, перешёптывания с Ломаном, тайны, недомолвки…
Дошло уже до того, что самого Клюева в иных кругах начали называть «новым Распутиным», предполагая, что он станет следующим фаворитом при дворе.
И в этот самый момент Клюев явно отстранился от всей этой придворной суеты и пропал.
* * *
Уже в Петрограде Есенин узнал, что переведён по штату в состав колонны санитарных повозок, место которых — на передовой.
Дурные предчувствия сбывались!
Однако вместо того чтобы отправить Есенина к передовой, куда вся колонна уже отбыла, Ломан оставил его в Царском Селе при Феодоровском государевом соборе.
Полковник продолжал свою игру — готовил встречу Есенина с императрицей и великими княжнами.
Вызывая Есенина к себе, Ломан терпеливо объяснял ему, как следует себя вести с Александрой Фёдоровной.
Отношения полковника и солдата находились далеко за пределами субординации. Есенину позволялись вещи немыслимые.
Как-то заехал к Сергею в гости Михаил Мурашёв. Сидели в казарме (что запрещено), и в этот момент зашёл Ломан.
В таком случае солдату положено встать, доложить, объясниться, почему в казарме посторонний.