Англия тогда была союзницей России в противостоянии с Германией. Но для Есенина война уже закончилась, он об иных противостояниях мыслил.
«Звезда Востока» загорелась, конечно же, над Россией, она — Восток. Антизапад, антианглия, антиевропа.
…Всё упрямей, всё напрасней
Ловит рот твой темноту.
Нет, не дашь ты правды в яслях
Твоему сказать Христу!.. —
обличает Есенин Англию, не столько реальную, сколько метафорическую, какую-то особую, заслуживающую обличения, несколькими строками ниже именуемую «Содомом».
В течение как минимум сотни последующих лет эти строки Есенина могли казаться горячечным постфевральским бредом; но на новом витке истории в них приходится удивлённо вглядываться.
Следующая поэма революционного цикла — «Товарищ» — написана в марте 1917-го.
В ней, за год до появления «Двенадцати» Блока и поэмы Белого «Христос воскрес», в революционную Россию является Христос — в образе младенца. Знаменательно, что в поэме он назван и Исус, и Иисус, то есть используется и новая форма имени, и старообрядческая. Иисус он, согласно Есенину, в младенчестве, а как Богочеловек — Исус.
В «Товарище» младенца Иисуса во время расстрела на Марсовом поле убивает пуля.
«Слушайте: / Больше нет воскресения!» — пишет Есенин; однако завершает поэму так:
…Но спокойно звенит
За окном,
То погаснув, то вспыхнув
Снова,
Железное
Слово:
«Рре-эс-пу-у-ублика!»
Освобождение человечества — вот воскресение.
Спустя год эта «маленькая поэма» станет очень востребованной: её будут читать на сотнях площадок по всей стране, и многочисленные артисты начнут соревноваться в её исполнении.
В революционных поэмах Есенина присутствует ощущение весенней сумятицы, веры в невозможное, будто ветром раскрытых страниц Библии, начинающегося ледохода, солнца — поэт будто хватает слова и блики на лету.
Но то, что у него, в едва ли не первой русской революционной поэме, убивают младенца Христа, говорит о многом.
И, наконец, ещё одно: Есенин, который мог целую жизнь окормляться вокруг своей крестьянской — совершенной и поразительной — лирики, неожиданно совершил радикальный слом творческой манеры.
Вместо «Ой, купало, ой, купало, / Погорают мох и пни…», табунов, Танюши, которой нет краше в селе, покосов — явились библейские, космические, политические метафоры, разностопная строфика, совершенно иной, многократно обогащённый словарь, новая, явственно предвещающая имажинизм, образность. Он словно бы бежал по лугу и вдруг, раскинув крылья, западая то в одну сторону, то в другую, ничего поначалу не разбирая — ни пути, ни земли, ни занебесья, — полетел. И, жмурясь на ветру, увидел своё отчее поле — сверху. И всё предстало иным.
Полю не было предела. Оно теперь уходило куда-то не за горизонт, а за край человеческой истории.
* * *
Перед самой революцией — очень вовремя — Иванов-Разумник задумал альманах «Скифы».
На мысль о древнем воинственном народе, обитавшем меж Доном и Днепром, как о прямых предках русских, Иванов-Разумник набрёл, читая Александра Герцена, который однажды написал: «Я, как настоящий скиф, с радостью вижу, как разваливается старый мир, и думаю, что наше призвание — возвещать ему его близкую кончину».
В 1917-м это перестало быть пророчеством и обернулось действительностью.
Вокруг «скифского» движения объединились литераторы, большинство которых вскоре примет большевиков, что закономерно: с одной стороны, Брюсов и Белый, с другой — Клюев, Ганин, Орешин, Есенин, зазывавший туда ещё и Ширяевца.
Также к «скифству» были близки прозаики Алексей Ремизов, Михаил Пришвин и Ольга Форш.
Оформлением их сборников будет заниматься художник Кузьма Петров-Водкин.
«Скифский манифест» гласил: «То, о чём ещё недавно мы могли лишь в мечтах молчаливых, затаённых мечтах думать — стало к осуществлению как властная, всеобщая задача дня. К самым заветным целям мы сразу, неукротимым движением продвинулись на пролёт стрелы, на прямой удар. Наше время настало…»
Есенин осмысленно воспринимал «скифство» как антитезу западничеству.
В июне 1917 года он писал Ширяевцу: «Мы ведь скифы, принявшие глазами Андрея Рублёва Византию и писания Козьмы Индикоплова, поверием наших бабок, что земля на трёх китах стоит, а они все романцы, брат, все западники. Им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костёр Стеньки Разина».
В этой есенинской цитате с прозорливостью, вызывающей почти болезненные ощущения, выявлено идеологическое противостояние, так или иначе, на век вперёд.