Постепенное принятие революции в случае Алексея Толстого, Вячеслава Шишкова, Алексея Чапыгина, Велимира Хлебникова, Василия Каменского, так или иначе, имело в основании «скифскую» подкладку.
Исторические скифы были для всех вышеназванных, скорее, метафорой. Скифская удаль и свободолюбие чаще всего ассоциировались с русским казачеством, обитавшим в тех же географических пределах. Посему упомянутый Есениным «костёр Стеньки Разина» не случаен. Скифское наследство проросло в бунтарской истории, богато опоэтизированной народом.
Вослед за народом для скифствующих литераторов пришло время обратиться к той же теме.
К тому времени Василий Каменский уже был автором романа о Степане Разине; Алексей Толстой — прекрасного, хотя и не панегирического, стихотворения о том же персонаже. Впоследствии о Разине Велимир Хлебников напишет поэму, Алексей Чапыгин — роман, Алексей Ремизов — пьесу. У Есенина, мы помним, уже имелась «маленькая поэма» «Ус» о разинском сподвижнике, а у Ширяевца — цикл «песен» о всё том же Стеньке. Вскоре множество стихов о Разине и Пугачёве сочинит Пётр Орешин. В свою очередь, у Вячеслава Шишкова будет трёхтомный роман о Емельяне Пугачёве, у Ольги Форш — киносценарий о нём же, а у Есенина — драматическая поэма «Пугачёв». Каменский, помимо романа, напишет поэмы и про Степана, и про Емельяна.
Характерно, что Блок в августе 1917 года в дневнике апеллировал к тем же символичным для него именам: «И вот задача русской культуры — направить этот огонь на то, что нужно сжечь: буйство Стеньки и Емельки превратить в волевую музыкальную волну; поставить разрушению такие преграды, которые не ослабят напор огня, но организуют этот напор…»
Для сравнения попытайтесь вообразить, что о Разине пишут Мережковский или Гиппиус, Ходасевич или Адамович. Невозможно!
В этом смысле Разин — по Пушкину, «единственное поэтическое лицо России» — как ни странно, фигура показательная; отношение к нему легко выявляет условных «красных» и условных «белых».
Кажется, что при иных обстоятельствах к «скифству» так или иначе могли прийти и Николай Гумилёв, и даже Анна Ахматова, и тем более Марина Цветаева, которую тоже, не забудем, по-своему влекла разинско-пугачёвская тематика — в 1917 году она написала цикл стихов «Стенька Разин». Но логика их судеб развивалась иначе: монархическое чувство, жалость к растоптанному победили не только в цветаевском случае, но и в гумилёвском. Поэт должен принимать сторону униженных; проблема только в том, что для Есенина и прочих «скифов» изначально униженным был народ и никаких поводов передумать они не видели.
Первый альманах «Скифы» был готов ещё в конце 1916 года, но вышел только в июле 1917-го.
Специально для второго альманаха Есенин пишет «Октоих» — очередную «маленькую поэму» о революции случившейся и грядущей.
Зачин её являет настроение Есенина той поры:
О родина, счастливый
И неисходный час!
Нет лучше, нет красивей
Твоих коровьих глаз…
Не менее поразителен финал поэмы:
«…Вострубят Божьи клики
Огнём и бурей труб,
И облак желтоклыкий
Прокусит млечный пуп.
И вывалится чрево
Испепелить бразды…
Но тот, кто мыслил Девой,
Взойдёт в корабль звезды».
В последней строке Есенин говорит о Фаворском свете, знаменующем обетование грядущих человеческих судеб. Свет этот на иконах «Преображение Господне» почти всегда изображается как звезда над Спасителем.
Но здесь различимо ещё и пророчество о выходе человека в космос: млечный пуп прокусят и сядут в корабль — правда, благословясь именем Пречистой Девы, но это детали.
Есенин считал себя не просто первым поэтом новой зарождающейся Руси, но и её пророком.
Кажется, этот юноша двадцати одного года от роду вовсе не ошибался.
Удивительная, с прекрасными коровьими глазами, родина всё-таки выкатит в космос свой корабль.
«Созвездий светит пыль / На наших волосах…» — можно подумать, что это откуда-то из ещё не написанных тогда фантастических повестей о первопроходцах, штурмующих космос.
А это — есенинский «Октоих».
* * *
Но если вернуться из космоса, стоит признать ещё одну вещь.
Проснулось тогда всё-таки чувство обиженного мужика, который долго и по собственной воле стелил себя барину под ноги, а потом барина невзлюбил именно за то, что он это унижение видел.
Общеизвестная елейная подобострастность Клюева, увы, в той или иной форме характерна не только для него.