…Что значили эти розы? «Прости, что нет…» или «Спасибо и доброе утро тебе, Серёжа»?
Кажется, всё-таки они значили «нет».
Если бы был хоть шанс на развитие их отношений, он бы не уехал тогда так скоро, в начале июля, в Петроград.
Зато в память о той встрече остались удивительные стихи, написанные через несколько дней после ночного приключения:
Не напрасно дули ветры,
Не напрасно шла гроза.
Кто-то тайным, тихим светом
Напоил мои глаза…
Сложно поверить, что всего через три недели Есенин женился.
* * *
Во второй половине июля 1917 года Есенин, Зинаида Райх и Алексей Ганин выехали в Вологодскую губернию.
Сергей и Зина по-прежнему называли друг друга на «вы», а Ганин всё так же ни о чём не подозревал.
Все трое были чуть возбуждены и чрезмерно внимательны друг к другу.
Из Вологды двинулись на Архангельск.
Там сели на пароход и поплыли: Умба, Кандалакша, Кереть, Кемь, Соловецкие острова. Древнейший Соловецкий монастырь, где когда-то будущему митрополиту Московскому и всея Руси Филиппу являлся Христос. Август — славное время, чтобы всё прочувствовать, обойти, рассмотреть.
От того путешествия у Есенина останется только одно странно-красивое четверостишие в стихотворении «Небо ли такое белое…»:
…Не встревожен ласкою угрюмою
Загорелый взмах твоей руки.
Все равно — Архангельском иль Умбою
Проплывать тебе на Соловки…
Сами географические названия, за которыми стоит огромная история, словно придают этим строчкам значение и отбрасывают на стихи тяжёлую, таинственную тень.
Это, конечно же, стихи о Зинаиде Райх.
И об их совместном плавании. «Синим жёрновом развеяны и смолоты / Водяные зёрна на муку…» Есенин даже море сравнивал с полем, а брызги воды из-под парохода — с работой жерновов, мелющих зерно.
Последняя строфа этого стихотворения:
…Так и хочется под песню свеситься
Над водою, спихивая день…
Но спокойно светит вместо месяца
Отразившийся на облаке тюлень.
О той дороге мы знаем только, что он просил Райх петь — и она пела.
И ещё: стоя на палубе и слушая Райх, Есенин видел тюленей.
Зинаида позже пыталась набросать воспоминания, но записала всего несколько слов: «Белое море — Соловки, рыбачка, чайка…»
Значит, была поразившая их рыбачка: лов рыбы в море — дело суровое.
Чайки на Соловках — особой, крикливой и наглой породы. В Петрограде таких не водилось.
Есенин тоже некоторое время спустя возьмётся за стихи о том путешествии, напишет несколько строк: «Далеко ты, Кандалакша… Север милый, где ты, где?» — посидит-посидит и ничего не придумает. Где, Север, где… Не знаю, где. Знаю зато, где Константиново.
…Деньги у путешественников заканчивались.
На обратном пути, когда Ганин куда-то отлучился, Есенин понял, что дальше подходящей минуты уже не найдётся, и почему-то шёпотом сообщил:
— Я хочу на вас жениться.
Зинаида помолчала и ответила:
— Дайте подумать.
Она уже подумала, но не могла же сразу выпалить: «Да!»
Есенин не понял и обиделся: какие тут ещё раздумья?
Они оба, что называется, были легкомысленны. Они ничего не имели — ни жилья, ни имущества, ни даже карманных денег. Более того, Сергей и Зинаида, в сущности, не знали друг друга.
Они даже не целовались ни разу.
Но всё уже закрутилось, завертелось; остановиться не было сил.
Думала Райх недолго: видимо, обратила внимание, что Есенин необычайно огорчён, — и решила всё разом исправить.
Сначала, чуть улыбаясь, кивнула головой. Есенин в ответ непонимающе тряхнул своими золотыми кудрями:
— О чём ты? Что имеешь в виду? Скажи словами!
Рядом уже сидел Ганин.
Зинаида твёрдо произнесла:
— Да.
Ганин поначалу удивлённо, а потом, словно о чём-то разом догадавшись, оглядел их.
Есенин не сводил с Зинаиды глаз. Та чуть покусывала губу.
Уже из Вологды Райх отбила отцу телеграмму: «Вышли сто, венчаюсь».
Ганин не стал устраивать сцены: Райх даже не намекала на возможность их сближения — ну пусть хоть Есенину повезёт.
Венчаться решили немедленно.
У Зины оказался отличный отец: даже не спросив, на кого пал выбор дочери, выслал деньги.
Хватило на обручальные кольца и оплату венчания. Нарядиться Зинаиде было не на что. Она стояла перед аналоем в белой блестящей кофточке и чёрной шуршащей юбке.
Венчались 30 июля 1917 года в древнем храме Святых Кирика и Иулитты Толстиковского церковного прихода Вологодского уезда. Шафером со стороны невесты был Ганин — и это трогательно, как в какой-то либо очень плохой, либо очень хорошей повести.