Белый в своей статье туда же: «Сердце Клюева соединяет пастушечью правду с магической мудростью; Запад с Востоком; соединяет воистину воздыхания четырёх сторон Света. И если народный поэт говорит от лица ему вскрывшейся Правды Народной, то прекрасен Народ, приподнявший огромную правду о Солнце нам миром — в час грома…»
Не скрывая раздражения, Есенин пишет Иванову-Разумнику: «Штемпель Ваш „первый глубинный народный поэт“, который Вы приложили к Клюеву из достижений его „Песнь Солнценосца“, обязывает меня не появляться в третьих „Скифах“. Ибо то, что вы сочли с Андреем Белым за верх совершенства, я счёл только за мышиный писк».
И резюмирует: «Говорю Вам это не из ущемления „первенством“ Солнценосца… а из истинной обиды за Слово, которое не золотится, а проклёвывается из сердца самого себя птенцом».
Золотится — это у Клюва. А у Есенина — проклёвывается птенцом.
Так надо было это понимать.
Состояние его было исступлённое.
Вне себя от злости, Есенин решил сжечь начатую им специально для сборника «Скифы» пьесу «Крестьянский пир».
Тут, на беду, Зина явилась с работы. Ввиду постоянной нехватки денег, она, будучи беременной, устроилась машинисткой в Наркомат продовольствия. Мужу пришлось согласиться на это, но одеваться попросил максимально строго. То, что жена беременна, ревность Есенина не усмиряло.
Несколькими часами ранее Есенин обнаружил среди вещей своей Зинаиды футляр с кольцом.
— Подарки от любовников принимаешь?! — закричал он в бешенстве, едва она вошла.
Зинаида ответила что-то, не показавшееся ему убедительным.
Случилась жуткая сцена: всё вокруг переколотили; оскорблял её последними словами; она рыдала.
Потом кое-как помирились.
Вроде всё пошло на лад.
Но, увидев однажды, каким Сергей может стать, Райх не смогла его простить и перестала доверяться ему так, как до этого дня.
Под Новый год, в последний день 1917-го, Есенин всё-таки съездил с Орешиным к Иванову-Разумнику: что-то обсуждали, как-то помирились.
Есенин даже не снимет посвящение ему с «Преображения» и Белому — с «Пришествия». Но прежняя близость всё равно пошла на убыль.
Новый год встречали с Зиной и, кажется, с Орешиным — если они с ним только в десять вечера ушли от Разумников, значит, Орешину спешить было некуда.
Но и Есенин, кажется, к жене уже не торопился, если появился дома только за час до Нового года.
Любовь его на глазах истончалась.
* * *
В наступившем 1918 году Блок, наконец, почувствует в Есенине достойного и любопытного собеседника. Ему нужно будет с кем-то сверять свои ощущения. Есенин окажется кстати.
3 января Есенин весь вечер проводит у Блока.
К тому моменту Блок уже считает Есенина крупным поэтом и одному знакомому безошибочно раскладывает ситуацию: «Клюев — большой поэт, но в смысле версификации Есенин выше его. Он владеет стихом значительно лучше Клюева».
По итогам встречи Блок запишет — посчитает важным! — что говорил ему Есенин.
«(Интеллигент) — как птица в клетке; к нему протягивается рука здоровая, жилистая (народ). Он бьётся, кричит от страха. А его возьмут… и выпустят…»
Сам Есенин в этом противостоянии, конечно же, народ.
«Клюев — черносотенный», — уверяет Блока Есенин.
Делаем вывод: сам Есенин — нет, раз даёт Клюеву такую характеристику, скорее, в осуждение. (Черносотенцы — враги революции.)
Далее о Церкви и православии: разрушают (храмы, Кремль, которого Есенину не жалко) только из озорства.
Наконец, Есенин осмысленно вводит Блока в заблуждение, говоря о себе, что «из богатой старообряд[че]ской крестьянской семьи — рязанец».
Правда здесь — только то, что он рязанец.
Зачем Есенину понадобилась мифическая старообрядческая семья — а значит, и весь род, уходящий в староверство?
Тема эта не случайная и по разряду хулиганских, с примесью весёлого хвастовства, выходок Есенина не проходит.
Основания у есенинского желания быть наследником староверов куда более глубокие, чем может показаться.
Несколько человек видели, как после Февральской революции и ещё до Октябрьской всякий раз, приходя в редакцию газеты «Дело народа», Есенин читал книгу Афанасия Щапова «Русский раскол старообрядства, рассматриваемый в связи с внутренним состоянием русской церкви и гражданственности в XVII веке и в первой половине XVIII века».
Казалось бы, в редакции обсуждают минувшую революцию и грядущие, не менее важные дела. Зиночка Райх сидит, вся как сиреневый куст. А он — читает. Причём именно эту книгу, а не, скажем, «Капитал» или кипы газет, которые наперебой рассказывают о текущем моменте, в котором не мешало бы разобраться. Нет, ему надо про раскол. Какие ответы он там искал?