Уехала — и хорошо.
Неизвестно даже, написали ли они друг другу хоть по одному письму.
Зато в июне Есенин закончил начатую, похоже, ещё зимой новую «маленькую поэму» — «Сельский часослов».
Она целиком написана ритмичным белым стихом — и это единственный такой случай в его поэтическом наследии.
Пастухи пустыни —
Что мы знаем?..
Только ведь приходское училище
Я кончил,
Только знаю Библию да сказки,
Только знаю, что поёт овёс при ветре…
Да ещё
По праздникам
Играть в гармошку…
Настоянное на самоиронии понижение интонации, обычно для Есенина не характерное, вновь демонстрирует небывалые его возможности и умения: в этих нескольких строках легко угадывается постмодернистский устав на сотню лет вперёд — а Есенин сделал это походя, будто не задумываясь; и поэму эту впоследствии никогда не публиковал, хотя в революционном цикле она — одна из лучших, в том числе и в силу отсутствия слишком широких обобщений, явившихся в пророческом вдохновении.
Звучание «Сельского часослова» — на фоне всех предыдущих поэм — почти трагическое:
…Тяжко и горько мне…
Кровью поют уста…
Снеги, белые снеги —
Покров моей Родины —
Рвут на части.
На кресте висит
Её тело,
Голени дорог и холмов
Перебиты…
Образ России распятой, впоследствии вошедший в заголовки книг, поэм, очерков и ставший трафаретным, придуман, чуть ли не впервые, Есениным.
Душевный его настрой к лету 1918-го имел самые объективные причины: большевистская республика вдруг столкнулась с реальной опасностью не извне, а внутри.
До весны 1918-го о полномасштабной Гражданской войне говорить не приходится. Да, жгли усадьбы; да, били офицеров; да, творились аресты и грабежи; но всё это началось сразу после Февральской революции и к фатальному исходу привести не могло. Страна приняла большевиков, по мнению одних — покорно, по мнению других — триумфально. В любом случае Советы с минимальным сопротивлением взяли власть повсюду.
Попытка антибольшевистского переворота Бориса Савинкова, заговор Пуришкевича и даже мятежи атаманов Дутова и Каледина прошли бы по разряду более или менее опасных эксцессов, с которыми советская власть справилась.
Захлебнулся поход Корнилова, покончившего с собой или убитого своими же.
Несмотря на прежнюю ленинскую установку о необходимости превращения «империалистической войны в гражданскую», к весне 1918 года большевикам никакая война была совсем не нужна: они начинали обучаться государственному строительству.
Радостный настрой всех предыдущих революционных поэм Есенина объясняется тем обстоятельством, что он не наблюдал противостояния в русском народе.
Не нравится революция Мережковскому и Гиппиус, западникам и буржуазии, бывшим жандармам и дворянству — ну так и хорошо. Они всё равно в меньшинстве.
Но в апреле началась история с чехословацким корпусом — в 40 тысяч штыков! — доставшимся в наследство от Первой мировой. Большевики не знали, как от него избавиться; после долгих переговоров корпус решено было переправить во Францию.
В мае судьбой корпуса почему-то озаботились представители Антанты.
Самое деятельное участие приняли политики из «отколотой половины земли».
Государственный секретарь США Лансинг писал президенту Вильсону: «Разве невозможно среди этих искусных и лояльных войск найти ядро для военной оккупации Транссибирской железной дороги?»
Американский посол в России Дэвид Фрэнсис сообщал своему правительству: «В настоящее время я замышляю… сорвать разоружение 40 тысяч или больше чехословацких солдат, которым советское правительство предложило сдать оружие».
Мятеж чехословаков был профессионально подготовлен и спровоцирован.
Почти одновременно с ним, 5 апреля 1918 года, во Владивостоке был высажен японский десант. Ленин констатировал: «Не делайте иллюзий, японцы наверняка будут наступать. Им, вероятно, помогут все без изъятия союзники. Готовьте минные заграждения около Иркутска или в Забайкалье».
Следом за японцами на российской территории оказались контингенты из Великобритании, Франции, Италии, Румынии, Польши и, наконец, американский экспедиционный корпус в 11 тысяч человек.
Вот и «железные корабли».