Но пока не Есенин.
Его тоже долго ждать не пришлось: «А еще через несколько дней в двери моей комнаты постучались. Это был Есенин. Говорят, Есенин перед выступлением часто выпивал, чтобы быть храбрее. На этот раз он был трезв и скромен, держался даже застенчиво».
Есенин в свои 24 года женщин опасался; и два его брака, гражданский и церковный, и наличие детей, и платонический, но чувственный роман с Лидией Кашиной по-прежнему ничего особенного не значили.
Эйгес он рассказывал, как прибыл в Петроград в 1915 году. Вообще это станет одной из самых излюбленных его тем — что-то в этом было крестьянское, чуть лукавое, почти сказочное: явился из ниоткуда, обхитрил всех и теперь, глядите, стал первым; где они — все те, кто смотрел на него свысока?
Рассказы эти обрастали всё новыми подробностями — возможно, тогда и появились валенки, они же «гетры».
Эйгес запомнила, что, рассказывая, он сидел сбоку на ручке кресла, но не пишет, где сидела сама. В этом же кресле? Полуобернувшись к нему? Но тогда он поцеловал бы её, набравшись смелости, в первый же вечер. А этого не было.
Значит, сидела напротив. А на ручку кресла уселся, скорее, из стеснения. Если бы в кресло — появилась бы скованность, необходимо было бы вести разговор каким-то другим, «серьёзным» образом — в виде поступательной беседы; а с ручки кресла всегда можно взлететь, сделать круг по комнате, сократить расстояние между собой и Катей, которая, конечно же, теперь это особенно видно, необычайно хороша… хоть и грустна немножко.
…Да и зачем она стихи пишет? Не надо женщине этим заниматься.
…И лет ей, кажется, больше, чем ему, — у неё точно первым не будешь.
А Есенин хотел быть первым.
Наконец, Катя была чем-то и уловимым, и неуловимым похожа на Зину.
Эти то ли еврейские, то ли немецкие девушки, с благородными манерами, туманные и томительные, с умными, красивыми, внимательными глазами, одновременно и влекли его, и отпугивали.
* * *
Некоторое время они были соседями.
Дом, где обитали Есенин с Мариенгофом, и дом, где жила Екатерина, углами указывали друг на друга.
Эйгес: «Нельзя было выйти из дома, чтобы не встретиться с парой: один, более высокий, — Мариенгоф, другой, пониже, — Есенин. Увидев меня, Есенин часто подходил ко мне».
«Иногда он шёл, окружённый целой группой поэтов. Есенин любил общество, редко можно было увидеть его одного. Разговаривая с шедшими с ним поэтами, Есенин что-то горячо доказывал, размахивал руками. Он говорил об образе в поэзии — это была его излюбленная тема».
«Когда же он пишет стихи? Вероятно, ночами, думала я. Домашней жизни у него не было: где-то он и Мариенгоф пьют чай, где-то завтракают, где-то обедают…»
Быть может, девушка, которой только что, в марте, исполнилось двадцать девять, незамужняя, думала ещё и о другом. Почему, скажем, Есенин живёт с Мариенгофом, а не с ней? Почему он с Мариенгофом неразлучен, а с ней — разлучён?
Она, в конце концов, тоже поэт и тоже, наверное, хотела бы идти рядом и говорить про образы.
«Иногда, возвращаясь домой с работы, я видела Есенина, стоящего перед подъездом гостиницы „Люкс“. Он в сером костюме, без головного убора. Мы вместе поднимаемся по лестнице, и в большом зеркале на площадке лестницы видны наши отражения. Как-то, будучи у меня, он вытащил из кармана пиджака портрет девочки с большим бантом на голове. Это портрет его дочки, и он рассказал историю своей женитьбы».
Есенин прямо сообщил Эйгес, что ценит свободу и независимость.
И шаг за шагом изложил, как обстоят дела:
— У меня, Катя, есть жена, но я с ней не живу; ещё у меня, Катя, есть дочь, но видел я её только на фотографии. Но главное, Катя, на сегодня — это мой имажинизм; ты видишь мою жизнь, иной она не станет.
Она, кажется, всё-таки надеялась на другой поворот событий. Она была влюблена.
«Кроме встреч, ещё были какие-то постоянные напоминания о нём. То я увижу на улице афишу о выступлении с его фамилией, то, работая в библиотеке, я постоянно наталкиваюсь на его фамилию, разбирая какие-нибудь журналы или газеты. Это были или его стихи, или критика о его стихах. Много писали о нём в провинциальных газетах и журналах, которые мы получали в библиотеке. Раскрывая газету, я машинально искала букву „Е“ и действительно наталкивалась на его имя. Вот что-то написано о нём, я с жадностью прочитываю. Ведь это было время подъёма его славы. О нём говорили, писали, ходили на его выступления. Если не все проникались чувством его стихов, то многие шли ради любопытства послушать, повидать то, о чём так много говорят. Он и сам чувствовал и любовь, и поклонение, и влияние, которое он производил на молодых поэтов. Иногда он говорил про молодёжь: „Меня перепевают!“ Но был этим доволен».