вышеупомянутой «тихони» Олды У. Оказалось, она все полтора десятилетия,
проведенные в скорбном приюте, доверяла свои мысли и переживания бумаге.
Иллюстрируя записи собственными рисунками. Судя из текстов несчастной, ее психика
оставалась достаточно устойчивой. Хотя, если верить комментариям врачей, у
страдающих вялотекущей шизофренией, подобное случается часто. Их зачастую
практически невозможно отличить от здоровых.
Редакция «Бако бутембе» сочла возможным опубликовать наиболее сенсационные
выдержки из двух толстенных тетрадей, сопроводив их ремаркой о том, что, будь Олда У.
жива, редакция ни за что бы на такой шаг не отважилась. Материал, над которым
впоследствии обливалась слезами не одна читательница, озаглавили с откровенно
провинциальной выспренностью – «Африканская Джульетта, или Злой рок над роковой
красавицей».
«12 февраля 1977 года.
Сегодня снова приходил Клод Вилкау. Явился в роли посыльного от имени одного
из моих поклонников. Внимательно выслушав ходока, поинтересовалась:
– Неужели тебя устраивает амплуа устроителя чужих дел?
Он явно опешил. Мялся, не зная, что сказать. Я снова спросила:
– Или ты после школы намерен учиться на психиатра и уже набиваешь руку?
Наконец, он поднял глаза, буквально утопив меня в их небесной голубизне.
– Не могу никому отказать, если обращается с просьбой.
И с обескураживающей простотой добавил:
– Даже если она – дурацкая!
Как только молодые люди могут быть такими недогадливыми?!
23 февраля 1977 года.
На перерыве в школе девчонки обсуждали достоинства и недостатки ребят из
класса. Многие сошлись во мнении, что лидерство здесь прочно удерживают братья
Вилкау. Когда очередь высказаться по «злободневному вопросу» дошла до меня, я от
ответа, правда, не очень изящно, но уклонилась. Заявив, что лица противоположного пола
ни малейшего интереса пока не вызывают. Мол, голова забита исключительно учебой.
Никто этому, конечно, не поверил. Однако настаивать не стали. Так что моя тайна – сache ta vie!1 – осталась нераскрытой.
6 марта 1977 года.
Вот так неожиданность! Мне в любви – этого еще не хватало! – признался Долк –
брат-близнец Клода. Я не стала скрывать, что люблю другого. И что чувства эти –
серьезны. Короче, ответила desavouer.2 Предложила оставаться хорошими товарищами, чему, похоже, он нисколько не обрадовался. Странно, отчего ребята не умеют (или не
хотят?) просто дружить с девчонками?
На прощанье Долк заявил: мол, ты никому другому не достанешься. А сопернику, как только узнает, кто он, – не сдобровать.
1 Сàche ta vie (фр.) — скрывай свою жизнь.
2 Desavouer (фр.) — отказ.
137
15 марта 1977 года.
Похоже, впервые за долгие годы Клод обратил на меня внимание не как на
одноклассницу – одну из многих. Случилось это сегодня. Он вновь появился с «заказным»
визитом – принес billets-doux1 от весьма настойчивого cicisbeo2 из параллельного класса.
Все было, как не единожды раз до этого. Но когда уходил и я протянула руку, он не
выпускал ее дольше, чем обычно. И лицо… Оно у него внезапно изменилось. Будто
непроизвольно напряглось. А пальцы… нет, я не ошиблась, едва заметно дрогнули. И по
ним словно прошел ток. Едва различимый разряд, который я явственно ощутила своей
ладонью.
19 марта 1977 года.
Странная штука – любовь. Взять Клода и Долка – их ведь трудно, настолько
похожи, отличить друг от друга. Биологические копии. Однако обмануть легко только
зрение и два полушария в черепной коробке. А то, что в душе?
Как мы совершаем выбор?!
Клода, боясь признаться в этом, я люблю. А второго – точную копию! – и в медный
грош не ставлю. Если точнее, он мне крайне антипатичен. Почему? Объяснить не в силах.
С этим вопросом нужно апеллировать к тому самому Нечто, которое,
предположительно, и делает нас людьми.
2 апреля 1977 года.
За прошедшие две недели Клод был у нас с тетей не менее десяти, нет, точно
десять, раз. Причем с любовными посланиями от других – только трижды. Остальные –
исключительно по собственной инициативе. И под явно надуманными предлогами. О, как
бы хотелось узнать, в самом ли деле у него появились нежные чувства ко мне? Или я всего
лишь выдаю желаемое за действительное?!
10 апреля 1977 года.
В школе состоялся традиционный бал, посвященный встрече малого сезона
дождей. Обычно он проходит 31 марта, но в этом году руководство к привычному сроку с
подготовкой не успело. Директриса не вовремя слегла в больницу.
Сплетничали, что болезнь – результат ее тщательно скрываемого, но чрезвычайно
бурного романа с инспектором из отдела образования. Будто бы она застала его в
обществе старшеклассницы соседней школы. И он, вместо того, дабы, на худой конец, предпринять попытку оправдаться, не удосужился остановить ученицу, назвавшую
директрису «старой облезлой каргой».
Не знаю, есть ли в этих пересудах хоть доля правды, но лично я в них не верю.
Ведь нашей бессменной руководительнице, наверное, уже под сорок, если не больше. О
какой любви в таком возрасте можно говорить?!
Что же касается самой вечеринки, то прошла она блестяще. Я, без преувеличения, faire fureur.3 К тому же, Клод впервые (ему, видите ли, принципиально не нравится
«дрыгать ногами») пригласил на танец. Это был чарльстон.
Как трогательно и бережно держал меня за руку, насколько чудно смотрелся в
смокинге! После бала мы вместе отправились домой. И прохаживались уже не единожды, и разговоры вели обычные – и все-таки что-то было по-другому. Каждое произнесенное
слово жило несколькими жизнями, приобретая множество оттенков. Звучало одно, а
подразумевалось иное.
И что самое главное: мы оба, кажется, друг друга, как никогда, прекрасно
понимали.
1 Billets-doux (фр.) — письмо; в данном контексте — любовная записка.
2 Cicisbeo (ит.) — поклонник.
3 Faire fureur (фр.) — иметь большой успех.
138
18 апреля 1977 года.
Все больше убеждаюсь, что Клод меня любит. Просто ему не хватает смелости в
своем чувстве признаться. Как и мне – ему. Всегда ли подобное innocence1 украшает
человека?
27 апреля 1977 года.
Я должна была сегодня, по крайней мере, трижды умереть. Со стыда. Однако
осталась жива. И, к тому же, наконец, по-настоящему счастлива! Но обо всем по порядку.
Всем классом отправились в театр на дневной спектакль гастролирующей в
провинции труппы из Мбужи-Майи. Когда возвращались назад, мы с Клодом, не
сговариваясь, вышли немного раньше – чтобы пройтись пешком. Тем более, погода с утра
стояла чудесная. Ласковое дневное светило, яркая зелень. Еле подвижный ветер, казалось, играл неземную мелодию на струнах солнечных лучей.
Мы говорили безумолчно, стараясь тут же заполнить малейшую паузу. Словно
боялись вопрошающей тишины. Эоловы руки мягко трепали наши волосы, дразняще
крутили по земле крошечные пыльные смерчи. Легко и беззаботно перескакивая из темы
на тему, мы не могли, что вполне естественно в таком возрасте, не задеть опасного, как
минное поле, предмета – любви.
Говорили в общем. Вспоминали известных литературных персонажей, не обошли
вниманием курьезный случай с директрисой собственной школы. Клод вел себя, как
pauvre honteux.2 Я, вздохнув поглубже, сказала об этом. Он неожиданно на не очень
любимом им (между собой мы чаще всего общались на суахили или киконго)