Взглянем, однако, на минутку на музыкальные познания его. Над первым нотным примером (в конце книги) напечатано: крюковые знаки X столетия. Tiré de l'octoèque. Notation et écriture du X siècle. Вот тебе и раз! Десятого века! Этому, пожалуй, тоже поверят иностранцы, но что же нам-то подумать? Смотришь и глазам не веришь! Да ведь до сих пор нет русских рукописей старее XI века, да и те все наперечет известны. Откуда же взялся этот октоих X века? Таких еще по сю пору не видано и не слыхано. Просто чудеса! Порассмотрев, однако же, этот нотный пример, догадываемся, несмотря на совершенно бестолковое его издание, что он выписан из какой-нибудь рукописи XVII века. Как ни искажены крюки, все-таки заметить можно, что они принадлежат тому времени. Но зато текст — вот что всего лучше — текст написан нынешними печатными буквами. Это наш автор называет нотами и письмом X века!
Несколько лет тому назад один любитель налитографировал отдельный листок, где представлено было переложение одной церковной мелодии с крюковых знаков на обыкновенные линейные ноты. Против каждого крюка было выставлено его имя и выражаемый им музыкальный звук. Тут не было ничего ни особенного, ни редкого. В собраниях крюковых рукописей есть всегда не только такие незначительные примеры, но целые книги подобных переложений; надо заметить, что все они принадлежат XVII и XVIII веку и раньше не восходят. Что же сделал наш автор? Он где-то поймал такой литографированный листок и перепечатал его у себя в книге. Это бы еще ничего, что он позабыл сказать, что это не его переложение; но печально то, что он сверху надписал, конечно, по-французски: «Название крюков, употребляемых в церковных книгах от XII по XVII век». Бедняжка, как мне его жаль! Он до сих пор еще и не подозревал, что русские музыкальные знаки изменялись с каждым столетием и не могли быть в XVII веке те же, что в XII; ему даже и того не пришло в голову, что тут никоим образом не может быть всех музыкальных знаков, а только несколько случайно попавших в эту мелодию!
То, что наш автор рассказывает о старинных русских тонах, гаммах, гласах и т. д… такого сорта, что не знаешь: плакать тут или смеяться? Явно то, что он выхватил из кое-каких плохоньких русских брошюр то, чего вовсе не знает и не понимает, и наудачу печатает, ничуть не робея.
Вот, например, хоть бы о различии напевов, что это у него написано! «Собственно греческое пение, — говорит он, — заключает мелодию и ритм. У болгарского тоже есть мелодия, и оно иногда напоминает греческое» и т. д. Что это такое?! Можно ли придумать хоть на заказ что-нибудь еще хуже этого? Что это за напевы без мелодии или только отчасти с мелодией? Ни о чем подобном мы не имели еще понятия. Тут уже окончательно закрепляется наше убеждение, что автор машинально пишет слова, которых смысла и не подозревает.
Мне остается указать на необыкновенную логику «Истории русской музыки». Вступление открывается фразой, в которой навряд ли можно что-нибудь уразуметь: «Понятно, — восклицает автор, — что если у народа нет своей истории, то мудрено ему сохранить свою национальность, следить за своим интеллектуальным развитием, сохранить то, что ему свойственно, присвоить то, что ему всего более родственно, одним словом, показать себя человечеству, к которому принадлежит, со всеми своими характеристическими чертами». О чем тут речь идет, о какой истории? Если о писанной, то мы просто недоумеваем пред соображениями автора: у кафров, у готтентотов писанной истории нет; но кому же до сих пор приходило в голову, что они оттого потеряли свою национальность и являются миру под каким-то фальшивым видом? Если же цело идет о самой совершающейся истории, то, кажется, никто еще без нее не обходился: что было, то было, и этого ничем не выскоблишь, точно однажды напечатанную в книге фразу. В другом месте своей книги наш автор пишет вот какие удивительные вещи: «Мы можем разделить древнюю церковную музыку на три категории: 1) греческое демественное и столповое пение, 2) болгарское пение, 3) пение собственно русской церкви. Таким образом, греческое пение состоит: 1) из пения демественного, 2) столпового, 3) путевого и 4) собственно так называемого греческого». Это «таким образом» до того невообразимо, неожиданно, что читатель, пожалуй, мне не поверит и подумает, что я нарочно выдумал этот примечательный фокус-покус с превращением трех вещей в четыре. Но он увидит, что я ни единой буквы не прибавил, если взглянет на страницу 74-ю истории.