Потом уже, много времени спустя, да, собственно, совсем недавно, она говорила Антону: «Я Грина тогда начиталась. Плывут облака и плывут. Как алые паруса. И все качается. А вы там, внизу, маленькие, суетитесь; и я думала: чем так жить, лучше не жить. Тошка ты мой, Тошка, мучалась я тогда, сама не знаю почему».
Просто она росла — росла на его глазах. И вот этот процесс, предельно сконцентрированный и осмысленный музыкально и гимнастически, процесс превращения злой, упрямой девчонки в девушку — мягкую, женственную, скупую на внешние проявления чувств, но умеющую переживать глубоко и сильно, — этот процесс решился воссоздать Антон в вольном упражнении, которое готовил сейчас для Эли и вместе с ней. Не додумывать, не выдумывать — Эля должна была быть сама собой: неулыбчивая, со вздернутым подбородком, со взглядом, требовательно устремленным в себя, — так она выглядела во второй трети комбинации. А в финале, после головоломного сальто, под ликующее: «Весна идет, и тихих теплых майских дней румяный светлый хоровод толпится весело за ней», застыв с раскинутыми руками, она впервые по-настоящему, щедро и не таясь, выплескивала в зал всем существом рожденную улыбку. Такое решение было со спортивной точки зрения необычным, рискованным и, если угодно, вызывающим. Знакомый тренер, с которым Антон поделился замыслом, покрутил головой, похлопал его по колену плотной ручищей с многолетними мозолями от колец и турника и сказал только одно: «Психология все это, психопатия, а за нее твоей красотке судьи даже полбалла не накинут, брось ты фокусничать». Итак, он знал, на что шел, и продолжал упрямо портить ватман.
Предаваясь этому занятию, Антон пел. Пел довольно громко, отбивая левой рукой такт, — наверное, он даже орал, и стук в дверь услышал не сразу. Его звали к телефону.
— Это я, — прозвучало в трубке, кажется, очень далеко, потому что, как всегда, очень тихо.
— Молодец, что позвонила, я придумал лихую штуку: на «еще в полях» идет пробежка и кружение, а дальше маховое сальто с поворотом, представляешь? — торопливо заговорил Антон, чертя ногтем по стене и обрывая клочки обоев.
— Погоди. Надо, чтобы ты приехал. Приезжай сейчас, у меня обеденный перерыв.
Та-та-та, — в трубке прерывистый, тревожный пунктир гудков.
Что-то случилось. Останавливая такси, Антон даже не вспомнил о данном самому себе слове дотягивать до получки без долгов. От Смоленской до Белорусского конец был не близкий, машина вдобавок попала на красную волну светофоров, а за рулем сидела толстая пожилая особа, которая, видимо, больше всего на свете дорожила неприкосновенностью талона. Что-то случилось.
Эля работала на Втором часовом заводе. Обеденный перерыв кончался, и к дверям, свиваясь возле них в маленький водоворот, бежали со всех сторон девушки в одинаковых, хитро закрученных марлевых чалмах. Лавируя среди свирепой своры автомобилей, смеясь, торопливо дожевывая булки и долизывая эскимо, отругиваясь от шоферов, ловя руками и коленями подолы, в которые бил вечный сквозняк Ленинградского проспекта, бежали, бежали, бежали… Элю он заметил издалека; она шла, откинув плечи, разбрасывая носки, — привыкла, а прежде косолапила и сутулилась.
— Читай, — она протянула ему свежий номер журнала «Гимнастика». — Да нет, вот здесь читай. Быстро, я опаздываю.
Ему бросилась в глаза его фамилия. Она была напечатана теми же буквами, что и вся статья, что и вся страница, и все-таки бросилась в глаза.
«Но разве применимо это слово, например, к тренеру по гимнастике спортивного клуба «Рассвет» А. Туринцеву, человеку шатких моральных принципов, который умудрился склонить к сожительству кое-кого из своих учениц? Нездоровая обстановка, создавшаяся в секции, руководимой этим, с позволения сказать, «тренером», не может не влиять отрицательно и на работу клуба в целом…»
«Но разве применимо это слово…» Что за черт, какое слово? Ага, вот. «Высокое слово «педагог». «Умудрился склонить к сожительству кое-кого…» «Например, к тренеру… А. Туринцеву». «А. Туринцеву».
— Что за черт? Погоди…
— Антон, я опаздываю. Давай журнал, он из библиотеки. Я буду ждать тебя после секции. За углом, как всегда.