Выбрать главу

Annotation

Манфиш Алекс

Манфиш Алекс

Ещё один плод познания, часть 2

ЕЩЁ ОДИН ПЛОД ПОЗНАНИЯ - часть вторая

В преамбуле к первой части этого романа-дилогии я пояснил, что пишу в жанре "условного реализма". То же самое относится и к продолжению. Изображаемое мною едва ли покажется правдоподобным читателю, имеющему специализированные знания или хотя бы серьёзную эрудицию в некоторых профессиональных сферах, затронутых здесь. Но правдоподобие в этом плане я сознательно решил "принести в жертву" сюжетной конструкции, необходимой для психологической картины, высвечивающей то главное, ради чего этот роман написан: идеи и образы. Наверное, лучше всего, читая это повествование, представить себе "параллельный мир", очень похожий на наш - на первый взгляд даже неотличимый, - но в котором "технически" осуществимо то, что в нашей реальности, может быть, покажется нонсенсом. Но прибегнуть ли к такому способу восприятия, читатель решит сам.

- 1 -

"Сначала было сказано - истреби зло из среды своей. Потом люди услышали - не противься злому...

И был Город в стране, имя которой не открылось ни мне, ни тем, кто поведал мне повесть сию. Город же тот был многолюдным и могущественным, и правил там Царь, и были при нём священники и мудрецы. Стоял этот Город недалеко от моря, и владел он пристанью и многими кораблями. Не знал он чужеземной власти, ибо умел отражать нашествия; со многих же окрестных городов и поселений, покорённых им, брал он дань. Жители Города были подобны всем иным людям, населяющим землю. Были меж ними добрые и не очень, смелые и малодушные, те, к кому жизнь была щедра и приветна, и такие, которым почти не улыбалась она. И обойдённые счастьем чёрной завистью завидовали счастливым, а робкие и искавшие покоя белой завистью завидовали тем, кто способен на подвиг. Когда же случалась война с чужими, чувство общности и близости объединяло людей, вело в бой и побуждало отбросить обиды друг на друга.

Так жили они из века в век. Но вот однажды появилась и водворилась подле Города ужаснувшая жителей его чёрная и стремительная сила, которой они не умели противостоять. То ли с восхода пришла эта сила, то ли с заката, - не знал никто. Но стали врываться в Город - иногда в светлое время, чаще же ночами, - беспощадные воины-убийцы неведомого племени, поражавшие всех на пути своём; оружие их было отточено до предела остроты, и лица их были, под стать оружию, точёными и как будто "режущими". Не пытались они взять Город осадой, да и не могли бы сделать это - было их, казалось, совсем не много. Но городские стены не защищали от них, ибо не входили они вратами - нет, они являлись неким таинственным путём и быстро исчезали; а куда - не было возможности проследить... Никто не знал, не умеют ли они становиться невидимыми, нет ли у них потайных подземных троп, и не летают ли они в ночи благодаря некоей колдовской силе. Были то, конечно, люди, сыны Адама, ибо и облик, и стать были у них человеческими, и речь звучала в устах у них - краткая, зловеще-отрывистая и жгучая, как булат, отсекающий голову... Были они людьми, но никто не знал, где жёны, дети и стан их.

И на купцов, и на путников в поле, и на иные города и поселения нападали они. И, нападая, увозили пищу, и скарб, и всё, что трудом созидали и добывали люди. И, вторгаясь в дома, сжигали их и убивали всех - от младенцев до старцев; овладевали женщинами и девушками; только молодую и красивую женщину, жившую одиноко, порой оставляли в живых, чтобы прийти к ней вновь. И они увозили золото, ибо любили его блистание сквозь тьму, напоминающее огонь... И не боялись они ничего, ибо чужая смерть и чужой страх были им, казалось, нужнее своей жизни и своей радости. И потому прозвали их "орлами смерти".

Было же замечено, что внутри Города сражаются они всегда пешими, за пределами же стен городских налетают на вихреподобных конях.

Было их мало, и иногда, по счастью, городские охранные отряды застигали их стаю, прежде чем она врывалась в дома, и убивали их всех; иногда же брали "орлов смерти" живыми, пленяли и связывали, но ни расспросами, ни пытками не удавалось узнать, где их гнездовье, - чтобы пойти на них ратью и истребить. Они словно не чувствовали боли подобно прочим людям и почти не вступали в разговоры, хотя и научились понимать язык Города. Лишь злою насмешкой оделяли они порой тех, кто допрашивал и пытал их.

Когда пришла эта напасть, то возопили люди от ужаса, и пытались защититься от хищников и оградиться от опасности. Но не находили люди Города путей, коими возможно было бы предотвращать нападения "орлов смерти"; и несмотря на еженощную усердную стражу, не часто удавалось успешно отражать их внезапные налёты.

И, как бывает зачастую, свыклись люди с тем, что как будто из пустоты то и дело наносится по кому-то из них губительный удар - а потом наступает тишина, вплоть до того, как будет пожрана врагом следующая жертва. И с тем, что многих убивают они, свыклись, как с болезнями и с иными несчастиями, которые могут подстеречь человека на улице, в поле и даже в доме его.

И некоторые молодые и прекрасные женщины, которых "орлы смерти", овладев ими, оставили в живых, рассказывали подругам о том, что испытали в те ночи, когда трепетали в страшных объятиях. Жажда поделиться была сильнее стыда, и они рассказывали, что сквозь ужас чувствовали безмерную сладость и что ни один из мужей и юношей Города не даст женской плоти испытать подобное. Но никогда не рождались от таких связей дети - быть может, потому, что сама плодоносящая стать женщин замирала в тех объятиях от ужаса, смешанного с наслаждением. И, слушая признания те, многие жёны, пребывая в постели с мужьями своими, втайне мечтали об "орлах смерти". И некоторые юнцы старались, стоя перед зеркалом, научиться тому беспощадно-режущему взгляду, который был присущ страшным гостям...

Да, было так, ибо испокон веков пребывает в естестве человеческом - несмотря на трепет перед злом этого мира, - восхищённое влечение к жестокому, хищному, беспощадному. Оно ужасает - но вместе с тем властно очаровывает. И восторг перед дикой силой побуждает живущего смиряться с тем, что она вскипает и лютует где-то рядом, и признавать за ней некое первозданное право на то, чтобы вскипать и лютовать. И тем легче живущему смириться с этим, что утешает его благостная надежда, шепчущая: не ты будешь жертвой, не ты, а некто другой...

Жил же в Городе некий человек честного и достойного рода, знавший дело воинское, а также некоторые искусства и законы вещества. Была у него жена, прекрасная лицом, верная и любящая, и уже взрастали у них радующие душу и взор сыновья и дочери. Когда случалась война, клинок и щит его сверкали в первых рядах сражавшихся, несколько же раз избирался он предводить четвертью войска, и потому подчас называли его Тетрархом. Когда же созывалось собрание, - голос его был уважаем и мыслившими согласно с ним, и теми, кто оспаривал его речь. И не были скудны дом и сад его, и было ему чем угощать и одаривать приходивших к его очагу. И не жаловался человек тот на участь свою. Но когда появились эти губители, - после каждого налёта их всё больше и больше хмурил он взор, и всё чаще сжимались в ярости руки его. Довелось ему уже убивать "орлов смерти", сражаясь, когда приходил его черёд возглавить охранную дружину. Но помышлял он неотступно о том, чтобы воздвигнуться и истребить ставшую бичом Города вражью стаю, и навсегда избавить от неё сограждан. И каждый раз, услышав о чьей-то гибели под мечами и ножами этих хищников и о чьём-то сожжённом доме, жена припадала к груди его с плачем, и маленькая дочка прятала головку ему в колени, лепеча - "мне страшно, папа!.." И думал он: что, если в следующий раз дикая стая, ища поживу, ворвётся не в чей-то иной дом, а к нам?.. И содрогалось от мыслей этих сердце его.