Лица пассажиров светлели в полумраке неосвещенного пространства, словно подсвеченные белыми рубахами, глаза тревожно лупились на обходчиков, лбы сминались смятенными складками.
— Остаются в этом эшелоне только те, кто соблюдает правила. Правил этих ровно пять. Я произнесу их сейчас единственный раз. Слушайте и запоминайте. Повторять не буду. А ссаживать за нарушение — буду. И буду безжалостно.
В перерывах комиссарской речи слышно было лишь громыхание состава — да-да! да-да!.. да-да! да-да!.. — как одобрительное поддакивание.
— Правило первое. — Здесь Белая обычно брала паузу, и Дееву казалось, что в это мгновение слушатели переставали даже дышать, боясь пропустить хоть слово. — Правило дома. Эшелон — ваш дом. Дома не воруют, не срут под лавку, не бьют окна и не мажут углем потолок. Не ломают мебель, не крушат стены, не жгут двери. В доме поддерживают чистоту и уют, наводят красоту и сберегают тепло. Это ясно?
Хорошее правило, соглашался про себя Деев. Плацкартные лавки — крепкие, хоть мужиков здоровенных вези (а что соломы для мягкости не успели постелить, то не беда, на жесткой постели сон слаще). Отхожие места — просторные, стенкой отгороженные, с большой дырой в полу: не промахнешься. Окна — законопачены наглухо. И даже чудо инженерной мысли — батареи — теплятся вдоль стенок, не давая вагону остыть. Чем не дом?
— Правило второе — правило брата. Все, кто едет с вами в эшелоне, на время пути — ваши братья. Родные братья! Братьям не гадят и не пакостят — не сыплют стекло в постель, не подкладывают иглы в обувь, не поджигают матрасы во время сна. Над братьями не измываются — не заставляют их пить грязь или мочу, лизать чужие ноги. Не устраивают им ноченьку и верти-вола. Да, с братьями спорят и дерутся, но не до крови. Да, с братьями играют в карты, но не на еду. Братьям не ссужают деньги и хлеб. Братьям помогают — во всем. О братьях заботятся, их опекают и оберегают. Их любят, как самих себя. Ясно это?
Никто не отзывался и даже не кивал, но в сосредоточенных взглядах и застывших от напряжения лицах читалось: ясно, и еще как.
И Дееву казалось: в одинаковом исподнем — кому доходило до колен, а кому чуть не до пят — пацанята и правда похожи на разновозрастных братьев. Просторные рубахи скрывали мальчишечьи тела, кривизну ног, их костлявость или болезненную опухлость, синяки и шрамы, отметины болезней. А торчащие из воротов шеи у всех были — тощи. Сидящие на этих шеях головы — у всех бриты наголо.
— Третье правило, самое короткое. Правило сестры: кто обидит сестру — хоть мизинцем, хоть словечком, — вылетит вон.
Ребячьи взоры обращались на социальных сестер, которые, как и дети, изумленно внимали комиссару. Смущенные всеобщим вниманием, те суровели и вздергивали подбородки. А Белая не торопилась продолжать — выжидала, пока ребятня наглядится на женщин и обдумает хорошенько все сказанное.
Каждый вагон опекали две сестры, и только в штабном, с малолетками, хозяйничала одна Фатима. Пары подобрались забавные: библиотекарша и крестьянка, портниха и попадья. Распределялись не на авось, а с умом: чтобы было у напарниц хотя бы два языка на двоих — русский с татарским, русский с башкирским, чувашским. Теперь же Деев смотрел на сестер и хмурился от сомнений: им бы между собой договориться суметь, не то что с детьми…
— Следующее правило — правило начальника эшелона…
Пять раз слышал Деев за сегодня эту фразу — во всех пассажирских вагонах, — и каждый раз в этот самый миг у него пересыхало горло: сотня детских взглядов одновременно вонзалась в него — с волнением и немым вопросом. К счастью, говорить не требовалось: вещал нынче только один человек — Белая.
— …А правило такое: все приказы взрослых исполняются — тотчас и без болтовни. Скажет фельдшер пить микстуру — разеваете клювы и глотаете лекарство. Скажет сестра мыть отхожее место — хватаете тряпку и бежите драить говенную дырку. Скажет Деев ходить на карачках и лаять по-собачьи — встаете раком и начинаете тявкать. В ту же секунду! Только так.
Обращенные на Деева взоры ребят наполнялись укором, словно нелепое приказание уже было отдано. Тот же стоял истуканом, набычившись и закаменев скулами, едва в силах дождаться следующего пункта.
— А теперь главное правило, последнее. — Здесь комиссар умолкала надолго и переводила пристальный взгляд с одной мордахи на другую, выискивая самые дерзкие глаза и возводя растущее напряжение в наивысшую степень. — Правило комиссара Белой: чем меньше в эшелоне народу, тем легче. У нас мало еды, мало угля, почти нет лекарств и одежды. И потому никого здесь не держу. Больше того, я очень хочу и жду, чтобы вы нарушали правила. Жду с нетерпением. — Найдя самые нахальные глазищи, она вперялась в них и более не отводила взор. — Нарушьте правило, хотя бы одно, — и я ссажу вас. Не пристрою в приемник по пути и не передам Деткомиссии, а просто ссажу на первой же станции — голыми, без еды. Выданная в начале пути рубаха останется в эшелоне. Паек ваш не пропадет, остальным больше достанется. — Комиссар вновь оглядывала всех, словно собирая взгляды воедино, и обрывала речь. — Это всё.