Ни мы, ни японцы – не любители палить из пушек в темноте. Тем более наших тут и близко нет.
Судя по звуку, снаряд прилетел с изрядным недолетом.
Не успеваю об этом подумать, как грохает второй разрыв – на сей раз перелет.
Твою дивизию! Это ж классическая артиллерийская вилка…
– Уходим с позиции! – во весь голос командую я.
Бойцы действуют слаженно, мы быстро покидаем импровизированный лагерь в лесу и, надо сказать, вовремя: через минуту снаряды начинают рваться там, где мы только что находились, а ложатся они очень даже густо.
Интересно, как это японцы смогли нас засечь, подтянуть батарею, а потом еще и открыть огонь и явно с корректировщиком?
Времени на выяснение нет, спешно уходим под густое прикрытие деревьев.
Обстрел не прекращается. Японцы еще не знают, что закидывать нас снарядами больше не имеет смысла. Ну пусть лупят: каждый их бабах в пустоту – ущерб казне, а она у японцев не самая богатая. Чудом и с английской помощью до конца войны протянут.
Отмахав с полдюжины верст, делаем первый привал, заодно принимаю доклады от унтеров: «двухсотых» и «трехсотых» по счастью нет, имущество тоже не растеряли.
Больше всего переживал за взрывчатку – не приведи бог накроет снарядом – и всё, северный полярный лис котенку. И нам вместе с ним.
С обоими прикомандированными к отряду офицерами: Маннергеймом и Вержбицким – тоже полный порядок.
– Легко отделались, – резюмирую я.
Артиллерийская канонада смолкает, начинается активная пальба из винтовок и ручных пулеметов. «Музыка» звучит довольно долго, как будто неприятель решил нашпиговать свинцом каждый квадратный сантиметр нашего бывшего лагеря. Эх. Значит, хорошо мы им дали прикурить, конкретно так разозлили!
Гляжу на часы, пальба продолжается. Японцы все еще не в курсе, что мы покинули лагерь, но как же мы проспали их разведку? Хор-роший вопрос! На все десять из десяти.
Зову к себе часовых, устраиваю допрос с пристрастием.
Учитывая, что ночью на часах стояли не обычные бойцы, а казаки-пластуны, у которых просто сверхъестественное чутье на неприятеля, удивительно, что они проморгали «джапов».
– Жду ваших объяснений, орлы! Почему врага просмотрели, соколики?
«Орлы» и «соколики» смущенно топчутся и опускают глаза.
– Вашбродь, крест целую – не было никого! – клянется старший из них.
– Так и есть, вашбродь, мы б никого к нам близко не подпустили, – уверяют остальные.
Хреново… Есть вероятность, что по нашим следам пустили какую-то неведомую «зверушку», то есть демона, с которым прежде не доводилось сталкиваться. Только так я могу объяснить этот обстрел.
– Господин ротмистр, – странно подмигивает мне Лукашин-старший.
– Чего тебе?
– Надо б поговорить… По секрету.
Отпускаю часовых, внимательно смотрю на характерника.
– Слушаю тебя, Тимофей.
Тот мнется.
– Вы, наверное, мне не поверите…
– Тимофей, что ты ломаешься, как девица на выданье… Говори, коль начал.
– Я насчет этого ляха – штабс-капитана, – решается казак.
– Вержбицкого? А что с ним не так? – удивляюсь я.
Особых претензий к поведению поляка у меня нет, палки в колеса не ставил, вел себя вполне достойно, сражался наравне со всеми. То, что малость кровожаден… Так война, дери ее за ногу. Противник по нам не пуховыми подушками насыпает. Любой озлобится.
– Что-то с ним не то, господин штабс-ротмистр…
– А поконкретней можно? – настроение у меня не очень, и я невольно начинаю кипятиться.
Не уверен, что он знает значение слова «конкретно», однако по смыслу догадаться можно.
– Ребята-часовые говорят, что за последние два дня видели, как он несколько раз выходил за расположение. И сегодня, перед тем как нас японцы накрыли, тоже куда-то отлучался, – сообщает казак.
Я задумываюсь. Действительно, припоминаю что-то такое. Но вообще криминала в этом не вижу. Во всяком случае, пока.
– Спасибо, Тимофей! Учту!
Характерник степенно кивает и удаляется по своим делам.
На войне легко стать параноиком, на своем опыте проходил. Тем более когда ситуация складывается не в твою пользу. То есть – это не ты насыпаешь, а тебе.
И все-таки, не будь этого артиллерийского обстрела, я бы, пожалуй, не придал большого значения словам Лукашина-старшего, мало ли по какой причине Вержбицкий оставлял лагерь. По большой нужде, к примеру.
Некоторые люди, даже в армии, бывают весьма стеснительными, не желают тужиться в присутствии других. Тем более Вержбицкий – шляхтич не из последних. Голубая кровь и все такое со всем таким.
Есть и другое объяснение его поступкам. К примеру, он таким образом проверяет часовых.