— Не знаю, — Дик пожал плечами, — а должен?
— Лучше пулям в лицо смотреть, чем погибнуть дома от бомбы! — сквозь зубы процедила Фло. — И долго ты еще собираешься отсиживаться в тылу, Ричард Кеннет?
— Своих слов у тебя не нашлось? — недовольно спросил Дик.
Девушка точь в точь повторила надпись на новеньком плакате, этим вечером появившемся рядом с пожелтевшим и засиженным мухами Китченером, на которого Кеннет уже давно не обращал внимания.
— Ну да, — потупилась Флоренс, — я не умею так красиво говорить, как ты, Дик. Зато я действую. Я хоть что-то пытаюсь делать.
— А я, по-твоему, не пытаюсь? — сердито нахмурился Дик. — Ты знаешь, какого труда нам стоило организовать Циммервальдскую конференцию? Манифест, который мы опубликуем на днях, будет похлеще разорвавшейся бомбы. Мир, немедленный мир, без аннексий и контрибуций, безусловное осуждение предателей, голосовавших за военный бюджет, отказ от сотрудничества с империалистическими правительствами. Ленин и Борхард вообще предлагали обратиться с воззванием о немедленной социальной революции, но их проект, к сожалению, не прошел.
— И как вы собираетесь осуществлять ваш грандиозный проект? — вспыхнула Фло. — Подать его на подпись кайзеру?
— Каждый может на своем месте внести хоть какой-то вклад, — Дик решил сохранять хладнокровие и здравомыслие. — Вот ты, к примеру. Ты же работаешь в цеху по производству снарядов. Если все девушки…
— Знаешь, что, Ричард Кеннет, — зло бросила Флоренс, рывком забирая у него газету, — заткнись. Просто заткнись, пока ты не сказал чего-то, о чем сильно пожалеешь. Можешь и дальше прятаться за своими манифестами. Но я-то знаю, что ты трус. Просто трус.
Фло резко развернулась и вылетела из комнаты, хлопнув за собой дверью. Дик покачал головой и принялся заваривать чай.
Отсутствие на проходной знакомой шляпки и серого пальто Кеннет заметил только через неделю. Во взглядах они с Флоренс разошлись уже давно и отношения поддерживали, скорее, по привычке и из удобства. Не то было время, чтобы влюбляться и ухаживать за девушками. Циммервальдский манифест занимал мысли Дика гораздо больше, чем разрыв с Фло. Он втайне надеялся, что и британские, и германские рабочие прислушаются к голосу разума и повернут штыки против пославших их на бойню империалистов. Или, по крайней мере, сложат оружие, продемонстрировав перед лицом международного капитала рабочую солидарность. Но ничего подобного не случилось, пятнадцатого сентября французская армия перешла в наступление под Артуа, а двадцать пятого началась битва за Лоос.
Впутывать посторонних в свои личные дела Дик терпеть не мог. Но, убедившись, что Флоренс не появляется на заводе больше недели, он, преодолевая неловкость, остановил вечером у проходной Элизу Берч, соседку Фло по меблированным комнатам.
— Добрый вечер, мисс Берч, — Дик вертел в руках шляпу, пытаясь унять волнение, — как там Флоренс, здорова? Что-то ее давно не видно?
— Как? — Элиза от удивления широко раскрыла глаза. — Вы разве не знаете, мистер Кеннет? Фло уже дня три, как во Франции. Сестрой милосердия. То ли в госпитале, то ли в лазарете, я толком не поняла. Она, наверное, не хотела вам говорить, что собирается, чтобы вы ее не останавливали. Вы ждите, мистер Кеннет. Она непременно напишет, не сомневайтесь.
— Непременно, — кивнул Дик, — спасибо, мисс Берч. Всего доброго.
В том, что Флоренс отправилась на фронт ему назло, Дик нисколько не сомневался. Фло особой смелостью не отличалась, и при всей деятельности своей натуры, к риску не стремилась. С тем, что она считала своим долгом, девушка прекрасно справлялась и в Бирмингеме, а это значило, что она решила продемонстрировать Дику, что взяла на себя его долг. В подобном поведении Кеннет усмотрел полное отсутствие здравомыслия и капризное девичье желание доказать свою правоту любой ценой. Приняв решение, что у Флоренс это не получилось, Дик с головой окунулся в партийную работу. В Шотландии Красный Клайдсайд организовывал очередную стачку в знак протеста против Акта о Защите Королевства, и бирмингемская ячейка движения собиралась убедить рабочих к ней присоединиться.
Марксистское учение со всей убедительностью доказывало, что война выгодна только международному империализму. И Дик чем дальше, тем больше склонялся к мысли, что победа в этой войне не принесет Великобритании никакой пользы. В то время как поражение может привести к революции, сначала здесь, в передовой промышленной стране, а потом и во Франции, и в Германии и по всему миру, где пролетариат стонет под гнетом национальной буржуазии. Кеннет сочувствовал тем, чьи родные погибли в окопах Фландрии, при бомбардировках, в море, в воздухе и на суше. Но вся эта сентиментальность ничего не стоила в сравнении с надеждой на светлое будущее всего человечества.
Размышляя о грядущем и насвистывая на ходу «Интернационал» Кеннет возвращался домой в приподнятом настроении. Флоренс сделала свой выбор, и ответственность за него пусть несет сама. Его это больше не касается.
В полутемной прихожей на месте Китченера серел продолговатый конверт. Письмо из военного министерства было на имя миссис Ларкинс, но конверт был распечатан и уголок бланка белел, словно призывая Дика прочитать письмо.
«Мисс Флоренс Ходжез погибла при исполнении служебного долга во время бомбардировки аэродрома, куда санитарная машина, в которой она находилась, прибыла для транспортировки раненых в госпиталь. Мы скорбим о юной жизни, которую прервала трагическая случайность, и выражаем вам свои искренние соболезнования. С уважением…».
Костяшки пальцев саднили. Кажется, он, все-таки, не проломил стену, когда ему показалось, что отсутствующий Китченер злобно прищурился и показал ему язык. Черепки от разбитой чашки усеяли давно не крашеный пол в его комнатушке, большую часть их Дик растер в мелкую крошку, пока ходил из угла в угол. В голове было пусто, мысли разбегались, в горле першило. Дик присел на кровать и закурил, глядя на фотографию Фло, которую так и не собрался убрать со стола. Но ни жалости к себе, ни стыда, ни запоздалых сожалений… Ничего, кроме глухой всепоглощающей ненависти к гунну, сбросившему бомбы на автомобиль с красным крестом на крыше. Ничего, кроме сводящей зубы злобы. Ничего…
На следующее утро Дик не явился на завод. Выстояв не слишком длинную очередь, он вошел в рекрутский пункт, смущенно вертя в руках помятую шляпу.
— Здравствуйте, сэр. Я — Ричард Кеннет, авиамеханик с завода Уолсли. Я хотел бы записаться добровольцем в Королевский Летный Корпус.
— Сожалею, мистер Кеннет, но мы стараемся принимать только молодых людей с хорошим образованием. Какую школу вы закончили?
— Вот эту!
Дик вытащил из кармана письмо и бросил на стол.
Капитан пробежал глазами чуть помятый листок, взглянул в потемневшие от гнева карие глаза и молча кивнул.
Энтони Уилкинз
От отца, только что вернувшегося из клиники и все еще не сменившего серый костюм на домашний пиджак верблюжьей шерсти, исходил едва уловимый запах йодоформа и карболки, с детства внушавший Тони уважение и даже немного страх. Запах напоминал о болезненно вгрызающейся в зуб бормашине, о зловеще поблескивающих в стеклянном шкафчике щипцах и ланцетах. А сейчас, когда из-под грозно сведенных широких бровей гневно сверкали голубые прозрачные глаза, еще и о проваленном весной экзамене по анатомии, который Тони так и не собрался пересдать.
— И чем это все закончится, мистер Энтони Уилкинз? — процедил отец, окидывая нерадивого отпрыска величественным взглядом.
Величие у мистера Энтони-старшего в последние пару лет получалось с трудом, младший перерос его на полголовы, да и в плечах раздался так, что отец легко мог спрятаться за его широкой спиной.
— Па, ты же знаешь, что мне нужно тренироваться, — Тони повторял эту фразу уже далеко не в первый раз с начала лета, и она ему порядком осточертела, — в сентябре мне грести за Сент-Эндрю на кубок Роусона.