Атван подошел к этому в высшей степени своеобразному человеку, улыбаясь, словно фермер, демонстрирующий свою лучшую свиноматку. Слегка похлопал Аль-Маджнуна по спине и подвел его к Паппасу.
— Мой дорогой Гарри, позвольте представить вам Камаля Хусейна Садра. Аль-Маджнуна, Безумца. Вы, конечно же, знаете, как его зовут, но, вероятно, ни разу не видели его лица.
Он слегка рассмеялся своей шутке, понятной лишь узкому кругу людей.
Гарри пожал руку Аль-Маджнуну. Кончики пальцев араба были шероховатыми, как наждачный брусок, от бесчисленных попыток уничтожить отпечатки пальцев и иные признаки, по которым можно было бы идентифицировать этого человека. Атван кивнул Аль-Маджнуну, и тот сел в уголке.
— Значит, вы не прокололись, — сказал Гарри.
— Именно так.
— И в моем предупреждении не было необходимости. Он давно покинул Иран.
— О да, во плоти. Во всех ее наслоениях. Неужели вы считаете, что я настолько глуп, что позволю иранцам поймать моего человека? После тридцати лет? Это было бы в высшей степени легкомысленно. Так что он выехал из страны сразу же, как закончил свою работу.
— Свою работу, — повторил Паппас. — Свою работу, в которую входило убийство троих сотрудников британской разведки. Не говоря уже об отважном иранце.
— Двоих. Двоих, дорогой мой, если не считать этого тупого туркмена-водителя. В гибели остальных я не виновен. Я сказал, что постараюсь вывезти из страны мальчишку иранца, и очень хотел выполнить обещание, честное слово. Знал, что наш друг Эдриан очарован этой девушкой, и поэтому пытался спасти и ее. Но нам не всегда удается достичь желаемого, даже если мы прикладываем к этому все силы. И вы должны знать это лучше, чем кто-либо. Вы пережили тяжелейшую утрату и напрасно продолжаете винить себя за это.
При упоминании о сыне Гарри вздрогнул. Его возмутило, что Камаль Атван говорит ему слова столь личного характера в присутствии наемного убийцы, но он промолчал. В этом и была его сила. Он мог держать все в себе, как бы больно ему от этого ни было, как бы ни хотелось ему голыми руками убить человека, стоящего перед ним.
— Все кончено, — сказал он.
— Как такое может случиться, дорогой? В мире, в котором мы живем, ничто и никогда не заканчивается. Так не бывает. Мир — слишком неоднозначная штука, чтобы что-то в нем имело начало и конец.
— Иранцы считают, что все кончено.
— Разумеется, нет. Мой дорогой Гарри, мне кажется, вы не уловили сути дела. Иранцы вообще понятия не имеют, что происходит. Послушайте радиоперехваты вашего хваленого АНБ и поймете. Об этом человеке в черном с испещренным шрамами лицом говорили, что он — близкий друг Вождя. Неужели вы думаете, что муллы позволят себе хотя бы на секунду представить, что все это время — все это время! — он был участником тайной иностранной организации? Конечно же нет, иначе все развалится. Сам Вождь лишится доверия. Кто допустит такое, не говоря уже о том, чтобы стерпеть это? Это может разрушить систему до основания.
— Было бы неплохо, — сказал Гарри.
— Умоляю, не надо романтики. Вы говорите языком всех этих неоконсерваторов. Бац! Давайте одним ударом уничтожим творящих зло. Но в нашем мире так не бывает. Все меняется от одного оттенка серого к другому.
— Чушь, — возразил Паппас.
— Вы пытаетесь спровоцировать меня, но у вас ничего не получится, дорогой мой. Факт в том, что мы завели иранцев, которые больше всех в мире желают видеть лишь черное и белое, в мир оттенков серого, мой мир, где все совсем не так, как им хотелось бы. А в полутьме так легко заблудиться.
— Они узнают, что кто-то саботировал их ядерную программу. Наверняка.
— Что ж, да. Премьер-министр явственно обозначил роль этого несчастного молодого человека, доктора Молави. Но иранцы никогда не догадаются, сколь далеко зашел этот обман. Одни спишут на него проблемы в «Тохид», начнут проверять настройку оборудования, которое мы поставляем. Другие тоже будут подозревать, что дело в технике, но не будут знать, как доказать это. Есть другая лаборатория в Мешхеде. Заподозрят они ее или нет? Они просто не поймут, что искать.