Он умолк — вошел Илфорд и потащил их в гостиную, на беседу с Гарриманом Крэшем. Кэйл отправился следом.
За окнами царили ночь и туман, и гостиная вновь сияла, как будто мебель светилась изнутри. Казалось, во всем мире не осталось других комнат. Деннис Эрд, Сильвия Гринбаум и другие гости ушли. Задержались только самые важные участники вечеринки.
Даун встала, погремела кубиками льда в стакане и ушла на кухню за напитком. В наступившей тишине Эверетт понял, что Илфорд и Гарриман ждут, когда он заговорит. Кэйл на диване тоже выжидательно смотрел на него.
На столе тихо щелкали золотые часы.
— Я хочу знать, откуда все это берется, — сказал Эверетт. — Сны и хозяева снов.
— Ну, по поводу этого я могу сказать немало, — произнес Гарриман, — но все это будут лишь предположения. Гипотезы.
— До которых любой дурак додумается. — Только Эверетт и Фолт услышали Кэйла.
— После Разлома назрела мощная тяга к согласию, — говорил Гарриман, потирая пальцами массивные черные очки. Эверетту вдруг подумалось: если бритоголовый захочет передвинуть их на лоб, вместе с ними полезут и водянистые близорукие глаза. — Простите, если я злоупотреблю метафорами. Когда начались перемены, человеческое стремление к порядку подверглось страшному удару. Результатом этой великой потребности явилось расширение канала, компенсационное усиление восприимчивости к снам.
Вернулась Даун с наполненным стаканом. Кэйл запрокинул голову, закатил глаза, приставил большой палец к нижней губе — сделал вид, будто полощет горло. Даун лишь ухмыльнулась и приподняла бокал в безмолвном тосте.
Эверетт старался не смотреть на них.
— Люди едва ли захотят так жить.
— И тем не менее жизнь по режиму, установленному эксцентричным хозяином снов, все-таки лучше анархии и амнезии посткатастрофического периода.
— Но уж, во всяком случае, не лучше болтовни Гарримана, — сказал Кэйл.
Даун фыркнула и поперхнулась. Фолт тотчас схватил салфетку и принялся тереть влажное пятно на диване Илфорда. Илфорд, недоумевая, повернулся к Даун. На его лице мелькнул едва сдерживаемый гнев.
И тут Эверетт заметил, что Кэйл смотрит на отца точно с такой же ненавистью. И не пытается ее скрыть.
— В прежние эпохи в лидеры выбивались отнюдь не мудрейшие и сильнейшие, — как ни в чем не бывало продолжал Гарриман. — Вождями становились люди с определенной устойчивостью воззрений, дающие наиболее приемлемое объяснение причин бедствия. Вот откуда тяга вашего приятеля Келлога к вульгарному миллениализму[13]. Он выпячивает все избитые трактовки греха и покаяния.
— К примеру, мечту застрять в сломанном лифте с Бобом Диланом, — предположил Фолт. Он оставил в покое пятно и отшвырнул скомканную салфетку. Пролетев сквозь Кэйла, она упала на пол.
— Гарри, ты и сам выпячиваешь эти трактовки, — сказала Даун с напускной беспечностью.
— Теорий — пруд пруди, — процедил Илфорд. — Теории, как и катастрофы, везде разные.
— В последний раз Илфорд устраивал вечеринку, когда приезжал Вэнс, — сказал Кэйл, заходя отцу за спину. — Кстати, занятный парень.
Эверетт старался не смотреть на него. Он еще не видел Илфорда и Кэйла друг подле друга — весьма странное зрелище.
— Пожалуй, — сказал Гарриман. — Но нам следует перенести акцент на возможность…
Глядя на Гарримана, Кэйл продолжал:
— Вэнс был проездом как раз после Разлома. Вот бы тебе с ним встретиться. У него совсем другая точка зрения.
«Как же мне встретиться с твоим приятелем Вэнсом, — чуть не произнес Эверетт вслух, — если я даже с тобой встретиться не могу?»
— …Только это имеет для нас смысл, если мы хотим защитить свое мировоззрение, — говорил Гарриман. — Вы согласны, Эверетт?
— Слушай, шел бы ты, а? — предложил Кэйл. — Дай людям спокойно поговорить.
— Посмотри на него, — сказала вдруг Даун.
— На кого? — испугался Фолт; подумал, конечно, что она имеет в виду Кэйла.
— На Эверетта. А то на кого же? Гарри, он с ног от усталости валит-хя. Ради Бога, оставь его в покое. Илфорд, я и тебя прошу. У него уже голова кругом от всей этой белиберды.
— Даун права, — поддержал Фолт. — Я и сам маленько притомился. — Он откинулся на спинку дивана — дескать, скорей бы все это кончилось.
— Не будем сегодня говорить «да» или «нет», — с вызовом сказал Гарриман, приподняв бровь над черной оправой очков. — Давайте лучше скажем: утро вечера мудренее.
— Ладно, — согласился Эверетт.