Но, с другой стороны, загнанный в жесткие схемы язык мстит своим обидчикам отрицанием любых новаций. Ведь того, чего нет в языке, как бы и не существует в действительности. Речь становится выше реальности. И земляне, как нечто новое, НЕНАЗВАННОЕ, просто не имеют права на существование. По крайней мере, пока некий гипотетический «центр» не опишет их, не найдет наименование и не вставит в свой тезаурус. Автор так и не дает ответа, окончательна ли последняя версия. Быть может, писатель просто не хочет отпускать землян — своих героев и нас с вами — в повальном унынии и предлагает необидную формулировку нашего поражения.
Но разве в этом дело? Главное, что мы сумели покинуть планету, не устроив там кровавой бойни. Как бы ни крутило нас настоящее, в будущем мы непременно окажемся порядочными людьми, не так ли?
РЕЦЕНЗИИ
Андрей ДАШКОВ
ДВЕРИ ПАРАНОЙИ
СПб.: «Северо-Запад Пресс», 2001. — 480 с. 5000 экз.
=============================================================================================
Этот роман, являющийся продолжением книги «Умри или исчезни», лучше всего охарактеризовал сам автор: «мемуары ущербного либидо». Действительно, если подойти к анализу этого текста с позиций психологической школы в литературоведении, то движущей пружиной сюжета в романе окажутся навязчивые и неудовлетворенные сексуальные фантазии героя — Максима Голикова. Макс сначала попадает в психушку, затем в какой-то подпольный экспериментальный центр, где его зомбируют и превращают в машину любви, потом ему удается бежать и благодаря вмешательству неких потусторонних сил превратиться в супермонстра, уничтожающего всех своих врагов.
Коллизия в общем-то несложная. Однако читателю неискушенному вряд ли удастся легко и непринужденно пробежаться по этому потоку параноидального сознания. Он то и дело будет спотыкаться о россыпь подводных камней — либо это банальное сравнение (вроде сопоставления пистолета с предметом мужской гордости), либо до отвращения натуралистичная картина соития, или только одному автору понятный ассоциативный ряд из музыкальных фраз и литературных реминисценций. Одолеть такое под силу разве что дедушке Фрейду. И все же роман завораживает, притягивает своей непохожестью на то, с чем мы имеем дело, плывя в магистральном русле российской фантастики. Это типично «мужская» книга, исповедь человека, оказавшегося в жизненном тупике, загнанного в угол нашей жестокой действительностью. Естественная реакция нормальной психики в таких условиях — просто отключиться, прекратив восприятие уродливых картинок бытия. «Не дай мне Бог сойти с ума», — говаривал когда-то классик. «Дай Бог сойти с ума, чем жить так», — говорит современный автор.
Чем больше вчитываешься в книгу Дашкова, тем меньше она пугает. Начинаешь понимать, что все это лишь игра. Порой становится даже весело. И приходит на ум мысль, что при соответствующей раскрутке Дашков вполне мог бы занять место в одном ряду с Пелевиным и Сорокиным. Потому что «Двери паранойи» вполне вписываются в то явление, которое нынче принято называть высокоумным словом «мэйнстрим». Вот разве что ненормативной лексики у Дашкова не встретишь. При всей откровенности и эпатажности книги для ее автора еще существуют какие-то ограничения и пределы дозволенного. Ну да ничего. Подобному научиться несложно. У романиста еще все впереди.
Игорь Черный
----------------
Владимир СОРОКИН
ПИР
Москва: Ad Marginem, 2001. — 476 с. 10 000 экз.
=============================================================================================
Мысли и желания относятся к области воображаемого, символического. Полностью, почти без остатка. Но есть момент, который роднит их с реальным миром, — стремление воплотиться в материальную жизнь. Этот «остаток» обычно и является предметом художественного рассмотрения в текстах Владимира Сорокина. Такие произведения писателя, как «Сердца четырех», «Голубое сало», классическая новелла «Месяц в Да-хау», формируют глубинный контекст отечественной НФ-литературы. Новый сборник рассказов встраивается в этот ряд — можно возмущаться, негодовать, морщить нос, но из песни слова не выбросишь. Даже если переводить метафоры в телесную плоскость столь же ловко, сколь это проделывает сей enfant terrible русской словесности.