Пол Дэвис из Университета Аделаиды, размышляя о «ползучей экспансии жизни», выдвигает два постулата. Во-первых, Жизнь может приспособиться к любым условиям, если у нее будет для того достаточно времени. Во-вторых, Жизнь как таковая есть форма организации элементов, а вовсе не определенная форма субстанции. Следовательно, физики вправе считать живыми организмами любые сущности, способные обрабатывать информацию, из чего бы те ни состояли — углерода, кремния, железа, фотонов или нейтрино.
Конечно, активность живых организмов будет понижаться по мере оскудевания энергии Вселенной. Настанут долгие эпохи, сравнимые с зимней спячкой, однако с субъективной точки зрения они пролетят, как единый миг. По подсчетам Дайсона, для вечного существования сообщества бестелесных организмов, сравнимого по объему и сложности с современным человеческим, потребуется ежегодно такое количество энергии, какое наше Солнце излучает всего за 8 часов. И даже в триллионы раз более сложное и высокоразвитое общество прекрасно обошлось бы энергоресурсами одной-единственной звезды!
Чарлз Беннетт и Рольф Ландауэр из исследовательского отдела IBM недавно доказали, что, в принципе, определенные физические системы (пока еще чисто гипотетические) способны обрабатывать информацию без энергетических потерь. «Можно предположить, что когда-нибудь появятся совершенно непритязательные существа, которые вообще не будут поглощать энергию из окружающего их мира», — рассуждает Пол Дэвис. Но это, скорее всего, чистейшая фантастика…
Куда более реалистичным выходом из положения являются «червоточины мироздания», через которые зрелая цивилизация может ускользнуть в другую, более молодую и пригодную для жизни Вселенную. Правда, никто еще не наблюдал подобные лазейки, однако их существование вытекает из общей теории относительности. И если нашим потомкам удастся отыскать или создать такие пространственно-временные туннели, они попросту будут перемещаться из одного мироздания в другое. Но, может быть, лучше всего соорудить новую Вселенную на собственный вкус? Мысль сумасбродная, однако же не абсурдная, признают весьма уважаемые физики Эдвард Фари и Алан Гут из Массачусетского технологического, и с ними вполне солидарен Эдвард Харрисон из Массачусетского университета.
Фримен Дайсон, отец-основатель всей этой физической футурологии, не стремится приуменьшить колоссальные трудности и катастрофы, ожидающие землян в будущем, но предпочитает размышлять о способах их преодоления: «Если оптимизм — это философия людей, приветствующих брошенный им вызов, то я предпочитаю быть оптимистом».
По материалам зарубежной печати
подготовила Людмила ЩЕКОТОВА
Проза
Чарльз Шеффилд
Турнир на Весте
Иллюстрация Владимира Овчинникова
Последний взнос я получил сегодня утром: Бермейстеру и Карверу, адвокатам. Плательщик — «Турнирные потехи». По логике вещей, получателем полагалось быть Уолдо. Он имеет гораздо больше прав на эти деньги, чем я. Но, учитывая его ушибы, переломы, поверхностные раны и многочисленные гипсовые повязки, он не в том состоянии, чтобы что-нибудь подписывать. Собственно говоря, все переговоры вел я — все доказательства, предложения и контрпредложения «Турнирным потехам» волей-неволей исходили от меня. Однако, если пережитое чему-нибудь научит Уолдо (что сомнительно, если вспомнить его биографию), мои сверхусилия ради его же блага себя полностью оправдают.
Мне следовало бы сразу почуять неладное, едва Уолдо вошел в мой кабинет, надулся гордостью и сказал:
— Добыл клиента!
— Отлично. И кто он?
— Она. Хельга Свенсен.
Мне следовало бы тогда же положить этому конец. Всякий человек имеет право на свои маленькие слабости, но прежний опыт Уолдо с клиентками был, мягко выражаясь, не слишком удачным.
С другой стороны, хотя любовь к деньгам принято считать корнем всех зол, отсутствие денег — их крона. А юридическая фирма Бермейстера и Карвера — Уолдо и моя — в тот момент сидела на полной мели.
— Ну и чего эта Хельга Свенсен хочет от нас? — спросил я.
— Ничего сложного. Хельга — одна из ведущих участниц довозрожденческих турниров, которые последнее время вошли в моду. На следующей неделе в Паладинодроме на Весте откроются королевские игры, и ей требуется наша помощь — по поводу контракта. Кроме того, она просила меня выяснить ситуацию с кое-каким реквизитом. Хочет знать, можно ли его законно перевозить с планеты на планету.
Я кивнул. Межпланетные тарифные правила — это кошмар. Или, если взглянуть на дело с другой точки зрения, — манна небесная для изголодавшихся адвокатов.
— Так что же это на сей раз? Луки, мечи, оловянные кружки? Антикварные доспехи? Оборудование для ристалищ?
— Ничего подобного. — Уолдо бросил в рот горсть шоколадно-толокняных шариков, зачерпнув их из банки на моем столе. — Главным образом ее интересует… м-м-м… хм-кон.
— Флакон? С чем?
— Не-а-м. — Он говорил с набитым ртом, но теперь волей-неволей сделал паузу, кое-как проглотил и наконец кое-что выговорил: — Дракон. Другая модель, не та, которой они пользовались раньше. Завтра утром я встречаюсь с Хельгой Свенсен в лаборатории «Химера», и мы вместе его осмотрим. А ты? Хочешь с нами?
Я не хотел. Бездумная спешка биолабораторий, которые творили с помощью залихватских расщеплений ДНК все, что им в голову взбредет — от кентавров до василисков, не говоря уж о грифонах, — всегда ставила меня в тупик. С другой стороны, существует такое понятие, как добросовестность. Если нам предстояло протестовать против (или настаивать на) ограничений экспорта/импорта драконов, мне следовало посмотреть на образчик.
— В котором часу? — спросил я.
— В девять. Ровно в девять.
— Заметано.
Но я опоздал. Меня задержал неприятный разговор с владельцем дома касательно просроченного арендного платежа, и в лабораторию «Химера» я добрался только в половине десятого. Дежурная развалина у входа щеголяла в униформе — такой же морщинистой и поблеклой, как он сам. Служащий бросил на меня тусклый взгляд и сказал:
— Мистер Карвер? Вас ждут. Первая комната налево. Зверюга там.
— Дракон?
Он угрюмо уставился на меня.
— Не-а. Дракон прямо вперед, но вам не к нему. Вам — в комнату налево.
На протяжении двадцати лет нашей адвокатской практики я слышал, как Уолдо обзывали по-всякому, но вот «зверюгой» — никогда. В недоумении я открыл указанную дверь.
Голос, который приветствовал меня, принадлежал не Уолдо: приятный музыкальный баритон на октаву ниже. Что вполне понятно, так как владелица голоса вымахала выше двух метров, и Уолдо доставал ей только до подбородка.
Она игнорировала мое появление и продолжала читать вслух:
— «Статья двенадцатая: если участник не прибудет в срок к его/ее/его выступлению в отборочных играх, в полуфинале или в финале, он/она/оно лишается права на дальнейшее участие в турнире, а также всех предыдущих накоплений и/или призовых денег при условии, что утверждение о чрезвычайных обстоятельствах может быть доказано перед арбитражным судом, одобренным устроителями турнира… (вот такая абракадабра и выворачивает мои мозги наизнанку)… перед участием указанного участника в каком-либо из мероприятий турнира».
Что, черт побери, все это значит?