Проще сказать, пресловутый «образ врага».
Итак, в течение первых трех месяцев со дня выхода книги пресса по сути безмолвствовала, а роман, если верить рейтингам, шел нарасхват. Все изменилось в тот день, когда центральная газета поместила на первой странице фотографию Мими во всей ее красе, сопроводив портрет скандальным заголовком.
И грянула бумажная буря.
Первыми откликнулись ученые-креационисты. С пеной у рта они яростно отрицали саму возможность существования литератора-шимпанзе, квалифицируя случившееся как очередную вылазку безбожных дарвинистов масонского толка и поминая недавний казус с профессором Роноры Концевой. Фанаты Мими расценили случившееся как провокацию и подделку - в редакцию фантастики пошли возмущенные письма, где читатели требовали привлечь к ответственности производителей контрафактной книжной продукции, вдобавок пиратски использующих логотип ACT. Как будто издательство могло подать в суд на самое себя!
Не меньшую гибкость проявили и авторы первых рецензий, объявив, что знали обо всем заранее и что заметки их являлись частью проекта, в котором они согласились участвовать. Я ни в коем случае не подвергаю это сомнению, но, даже если рецензенты просто пытались таким образом выбраться из неловкой ситуации, следует признать, проделали они это виртуозно.
Несколько сомнительной показалась мне позиция Павла Амнуэля, автора статьи «Реквием по читателю». Выстроенная им удручающая схема дурной бесконечности (деградация читателя отзывается деградацией автора и неминуемо приводит нас к обезьяне), на мой взгляд, вполне соответствует действительности, однако имеет лишь косвенное отношение к данному случаю, поскольку Мими, не ведая, что ее снимают на видеокамеру, ориентировалась только на Ахилла и Клару. Других читателей (зрителей) у нее не было.
Основная масса газетных, журнальных и сетевых публикаций тех дней интереса не представляет - корреспонденты кинулись на сенсацию и раздули ее до полного неправдоподобия (жемчужина идиотизма - версия об инопланетном происхождении Мими). Затем шум малость поутих и в прессу начали просачиваться более или менее членораздельные отзывы.
После статьи Александра Зорича «Горжусь Россией», где автор выразил открытое ликование по поводу того, что наконец-то мы в чем-то опередили Запад, в лагере патриотов произошел раскол. Случившееся предстало перед публикой в совершенно ином виде. Действительно, заокеанские исследователи более полувека обучали своих шимпанзе американскому ASL - и хоть бы одну повесть те выдали, хоть бы один раосказик… А тут целый роман!
Те, кто утверждает, будто текст романа на девяносто девять процентов плод труда литобработчиков, на мой взгляд, не совсем справедливы, поскольку литературное рабство (иногда оно принимает личину соавторства) распространено нынче повсеместно, однако, если не ошибаюсь, ни разу не становилось причиной публичного скандала. За что же такая гроза на голову несчастного шимпанзе? Почему опять двойные стандарты? Если на то пошло, рабство в искусстве существовало всегда. Никто ведь не возмущается по поводу того, что значительная часть картины великого мастера написана подмастерьями!
Пользуясь случаем, не могу не замолвить слово и за редакторов. Привыкши равнять их с цензорами, мы даже представить себе не можем, в каком неприглядном виде дошло бы до нас великое литературное наследие, не будь оно приведено в божеский вид стараниями этих скромных, неприметных тружеников. Публикуя тщательно отредактированные стихи классиков, мы внушаем начинающим поэтам чувство неполноценности, а стало быть, и требовательности к себе.
Вскоре подали голос общества защиты животных, призвав задуматься над тем, в каких ужасающих условиях содержатся в доме супругов Концевых обезьяны, если одна из них была доведена до литературного творчества. Бедняжке Мими предрекали нервное истощение, а хозяевам ее (к тому времени их политкорректно стали именовать опекунами) в очередной раз грозили судебным разбирательством, до которого, впрочем, не дошло. Статья, как и следовало ожидать, называлась «Братья наши меньшие» и написана была довольно сумбурно. Я, например, так и не понял, какое отношение имеет экспериментальная этология к фактам жестокого обращения с животными на мясокомбинате.
Интервью с Мими, опубликованное в центральной прессе, также вызывает откровенную досаду, поскольку мало чем отличается от бесед корреспондентов с прочими нашими знаменитостями. От соблазна признать его неумелой газетной «уткой» удерживают лишь два соображения: во-первых, переводчиком значится все та же Элеонора Концевая, во-вторых, известно, что любое интервью определяется не столько ответами, сколько вопросами. Кроме того, не следует забывать, что журналист - дилетант по профессии. Если он начнет понимать, о чем пишет, его перестанет понимать читатель.
Не могу не отметить блестящего бурлеска Михаила Успенского «Горе от ума», где автор вспоминает давнюю догадку, будто обезьяны могут говорить, но молчат, боясь, чтобы их не заставили работать. Недоумки, вступившие в диалог с человеком, таким образом обрекли вольный народ бандерлогов на горькую участь пролетариев. Далее Михаил Глебович развертывает поистине свифтовские перспективы: бригада обезьян-гастарбайтеров во главе с глухонемым бригадиром-переводчиком, ремонтирующая квартиры и люто ненавидимая приезжими конкурентами-людьми, которые берут гораздо дороже. Спецнаряды глухонемых милиционеров, призванные контролировать не всегда честную деятельность четвероруких строителей, и т. д.
Впрочем, пересказывать это бесполезно. Рекомендую прочесть.
Пик скандала миновал, а проблемы, весьма подчас щекотливые, остались. К примеру, как относиться к новому коллеге? Группа маститых (фамилии опущены из милосердия) разразилась открытым письмом, где объявила Мими, во-первых, графоманкой, во-вторых, плагиаторшей, в-третьих, подставным лицом, за всю жизнь не написавшим ни строчки.
Их возмущение живо напомнило мне девяностые годы, когда, казалось бы, все лавры были розданы, венцы водружены, а внимание публики справедливо поделено между элитой «четвертой волны», как вдруг возникшие словно ниоткуда авторы (Мария Семенова, Ник Перумов) принялись стремительно отвоевывать читателя, гонорары, издательские площади - к вящему недовольству засидевшихся в ученичестве мэтров, полагавших фантастику своей вотчиной.
Примерно то же произошло и в нашем случае. Своеобразной отповедью на открытое письмо прозвучала реплика Олега Дивова, который со свойственной ему раскованностью заметил, что молодой четверорукий собрат по перу пишет нисколько не хуже некоторых заслуженных двуногих (фамилии, будьте уверены, прилагались).
Сергей Лукьяненко от публичных высказываний воздержался, но однажды был застигнут за внимательным чтением романа «Грязное животное». На вопрос, зачем ему это надо, Сергей Васильевич вполне серьезно ответил, что вкусы публики профессионалу следует знать. Возможно, в виду имелась первая профессия писателя (психиатр).
Поначалу я намеревался разбить все отзывы о книге на две группы: ругательные и хвалебные. Однако, присмотревшись, обнаружил следующую закономерность: те критики, кто считал случившееся мистификацией, как правило, не видели в романе ни единого достоинства; и напротив, лица, полагающие Мими подлинным автором «Грязного животного», приходили в восторг чуть ли не от каждого слова.
Вроде бы ничего удивительного: на семинаре в Малеевке мы тоже беспощадно критиковали друг друга, однако к национальным кадрам из союзных республик относились очень бережно. Хотя бывали, конечно, и промахи. Не забуду жалобный возглас одного из участников: «Я - узбек! Меня нельзя так ругать!» (Тут же вскочил, помню, Эдуард Геворкян и запальчиво крикнул: «А я - армянин! И не потерплю по отношению к себе никаких поблажек!»)