На краю стола лежал белый прямоугольник письма.
Время словно остановилось, пока Ирка открывала конверт, пока скользила глазами по строчкам, глотая строки, выхватывая слова, написанные знакомым корявым почерком.
Сколько раз Северову снижали в школе оценки только за то, что невозможно прочитать, что он написал. Но Ирка видела отчётливо каждую букву:
.
«Совру, если скажу, не знал, что ты догадаешься.
Знал. Прекрасно знал. Что не поверишь ни единому слову, пока не увидишь своими глазами. Да и глазам, наверное, не поверишь. Зорко лишь сердце, да?.. бугага
Ну что ж, ты права, я не умер.
Но слишком много всего сложилось так, что я должен. Пропасть. Испариться. Исчезнуть с лица земли. Умереть.
Я не хотел делать тебе больно. Поэтому прошу прощения за всё, что тебе пришлось пережить за эти дни. За страдания, что тебе принесла моя смерть. За слёзы, что ты пролила. За обещания, что я не сумел сдержать. За всё, о чём я даже не подозреваю и что случилось с тобой, когда тебе сказали, что меня больше нет. За всё, что случится, когда меня не будет рядом.
Прости. Если бы знал как, я бы всё сделал иначе. Но я не знаю. И другого выхода не вижу.
Я долго думал, мучился, искал варианты. И решил, что так будет лучше всего.
Лучше для всех.
И лучше, если ты меня не найдёшь.
Не ищи, меня, пожалуйста. Ты ни в чём не виновата.
Не виновата, что не любила. Не виновата, что любила.
Не виновата за всё, что случилось с нами. Не виновата, что сложилось так или не так.
Спасибо за мою жизнь, что была именно такой, благодаря тебе.
Спасибо за месяцы, что ты была моей женой. Ты дала клятву, и ты её выполнила. Я правда был счастлив каждый грёбаный день рядом с тобой. И каждый грёбаный раз, сжимая тебя в своих объятиях, благодарил судьбу.
Не вини себя ни в чём. Просто иногда надо отпускать.
Отпусти меня, Ир.
Навеки твой ПС»
.
Она рухнула на стул как подкошенная.
— Это что? — показала на стопку, что поставила перед ней Старая карга.
— Лекарство, деточка, — села та напротив. Тоже подняла рюмку. — Не чокаясь.
Бабка опрокинула горькую белую и даже не поморщилась. Ирка, увы, пить не умела.
Задохнулась. Закашлялась. Постучала себя по груди. С трудом вдохнула воздух.
Из глаз брызнули слёзы.
— Хлебушком, — подсказала ей бабка, когда та стала шарить по столу, в поисках чем бы залить пожар в груди.
— Да не закусывай ты, занюхивай, — посоветовала. Махнула рукой. — Э-э-э! Всему-то вас надо учить, молодёжь.
Молодёжь! Ирка подумала, что через год ей исполнится тридцать. А Петьке, Петру Северову, не исполнится.
— Чёрт! — она зажала пальцами переносицу, безуспешно пытаясь остановить слёзы.
— Ты думала, станет легче, если будешь знать, что он жив? — налила ещё по рюмке бабка. — А нет, не станет, — усмехнулась она.
Выдохнула. Опрокинула. Занюхала.
Ирка повторила за ней.
Глава 6
Нет. Легче не стало. Бабка была права.
Жив он или нет, в её случае это ничего не меняло.
Его нет.
Он не вернётся. Загорелый, уставший, пропахший солью, с налипшими на жопу ракушками (как он говорил). Не поцелует её утром, сонную, тёплую, щекоча ресницами. Не будет сидеть на кухне, согнув ногу и, запустив руку в волосы, слушать, как прошёл её день. Не подхватит вдруг молча на руки и не утянет в ванную, чтобы там, уложив грудью на стиральную машинку или, усадив на себя на закрытом унитазе, жёстко с чувством трахнуть.
Не улыбнётся, глядя, как она сердито бросит банку, так и не сумев открыть закрученную им крышку. И не будет смеяться, бегая с Андреем по комнатам, отстреливаясь из водяного ружья против лазерного пистолета. Шутливо не треснет её ложкой по лбу, когда она опять начнёт выпрашивать. И всерьёз не принесёт из аптеки успокоительное со словами: «Чтобы эта дура психованная кого-нибудь не убила».
Уже ничего не будет. Даже не потому, что он не вернётся. Потому что всё это уже было.
Их долгие разговоры по ночам обо всём на свете.
Их свадебное путешествие в Таиланд.
Их знакомство с Иркой-младшей, пухленькой жизнерадостной девочкой, в которую они все влюбились раз и навсегда: и Петька, и Ирка, и больше всех Андрей.
И их ссоры, той самой, что они старались не вспоминать, уже не будет.
Той самой, когда она наговорила лишнего, а он её ударил.
Да, когда-то Ирка тоже думала, что для неё это табу. Если мужик поднимет на неё руку — это будет последнее, что он сделает. Она его выгонит или уйдёт. В общем, на этом всё закончится. Но когда щёку обожгло, а Петька в ужасе уставился на её лицо, потом на свою руку, Ирка вдруг и поняла, что он был создан для неё. Что он один знал, что с ней делать. Один мог приручить и удержать.