– Добрый день, мадам!
– Добрый, месье, – поздоровались они формально. У Аннабели были ключи, которые ей поручила одна из работниц дома престарелых. Отворив калитку, она полубоком высунулась на пыльную дорогу, забирая у почтальона небольшую стопку писем и тотчас же вернулась обратно, заперев за собой.
– Хороша погода, верно? – спросил напоследок почтальон. Ему было около сорока-сорока пяти, худенький, кареглазый, среднего роста француз.
– Пожалуй, что да, – улыбнулась Аннабель, слегка кивнув. Он кивнул в ответ, запрыгивая на свой транспорт и крутя скрипучие педали к следующему месту по списку. Аннабель просматривала почту, медленно шагая в обратном направлении. Вытащив одно из писем, она положила остальные на подоконник с горшочком герани и вернулась за своё кресло. Прислонив указательный палец к губам и уткнувшись подбородком в руку, женщина ещё несколько минут всматривалась в пустоту. Письмо лежало нетронутым у неё на коленях. По сложившемуся обыкновению любое событие абсолютно в каждом доме престарелых, не взирая на страну и годы, сопровождалось активной реакцией на него. И даже простое письмо от родных – это непозволительная роскошь для очень многих стариков. Месье Жак, соседствующий в одном здании с Аннабель, был лишён радости вскрытия заветных конвертов и, будь у него возможность, вероятно, он был бы счастлив, поистине счастлив, прочесть родные строки. Но жизнь очень иронична и зачастую играет с судьбами так, как порой играют дети между собой: открыто и жестоко. У смерти же попросту нет времени на это баловство, у неё всё довольно просто – заказ и исполнение. Для Аннабели письма были примерно, как обед – по расписанию, всегда в одно и то же время.
Прервав свою задумчивость, Аннабель открыла конверт, подписанный её внуком. Адрес был указан их парижской квартиры, где жила дочка Аннабель. Пьер, это тот самый внук, был студентом литературного факультета Сорбонны. В письме он рассказывал о том, чем занимался на каникулах, о родственниках и расспрашивал о бабушкином здоровье. В общем, это было стандартное письмо. Пока Аннабель читала, пару раз на её лице появлялась улыбка. Дойдя до середины, она сняла очки, протёрла их маленьким платочком, и снова надела. Да, пожалуй, эта весточка жизни скрасила обыденный летний денёк. Когда строки стали подходить к концу, над Аннабель раздался голос:
– Дорогуша, а вы себе зрение не попортите? В смысле окончательно, я имею в виду, –хихикнул он, усаживаясь в кресло напротив. Седой, невысокий, щупленький, миловидный человечек в очках с такой большой диоптрией, что они буквально делали его глаза в несколько раз больше носа, который тоже был далеко не малозаметной приметой его внешности.
– Жак… Как вы себя чувствуете? – спросила Аннабель, положив письмо в конверт.
– То тут, то там, то сям – чуть поколет, слегка поболит и в конце как поддаст! Ну в общем, как обычно, милочка, как обычно…
– Отчего вы не дремлите в этот чудный день? Снова не спалось?
– А я не один такой… Вон, сегодня и нашему «Моцарту» не спится! Эй, давай сюда, в тенёк! – крикнул Жак, интенсивно махая рукой, и шедший вдалеке старичок засеменил к ним. Полностью потерявший слух Луи держал за пазухой складные шахматы, а из кармана у него торчало небольшое радио. Каждый второй сказал бы в таком случае, что это абсурд, ведь на кой чёрт глухому старику радио?! Что ж, я вам опишу далее. Быстренько настигнув своего старого приятеля по шахматам Жака, поздоровавшись со всеми коротким взмахом руки, Луи поставил стул напротив, раскрыл на небольшом столике шахматы, поднял антенну радио вверх и торжественно водрузил в центр стола. В это время Жак рассказал какую-то забавную историю Аннабели, они вместе смеялись. Но Луи не смеялся больше никогда. Он только улыбался, но смех был для него чем-то забытым. Луи Бернанд ранее был совершенно другим человеком – одним из известнейших дирижёров Франции. Да, это снова жестокая ирония жизни – отобрать у человека, способного услышать малейшие трепетания мелодий и звуков, единственно важное в жизни. Но тут уже ничего не попишешь. Начав новую партию (впрочем, как и в своей жизни, он начал совсем другую игру и принял её правила), переставив крошечную шахматную фигурку, Луи покрутил кнопку на радио и положил на коробку левую руку. С этого момента он слышал. «Мелодия, родившаяся однажды в человеке, даже, если связь навечно утратиться, всё равно найдёт к нему путь», – так часто любил объяснять незнакомым с Луи людям этот феномен сам Жак. Всё было просто – звук, который волновал воздух, физически проходил от руки старого дирижёра по всему его телу и, вероятно, даже недуг не мог сопротивляться этой связи. На удивление каждого, кто мог это наблюдать, из раза в раз Луи Бернанд угадывал мелодию. Конечно, «угадывал» – это только для того, чтобы успокоить обывателя и заставить его не вдаваться в детали. Это было не просто ток-шоу «Угадай мелодию», вовсе нет. Каждый раз, когда музыка «касалась» тела Луи, он знал, что это за мелодия. Это понимали все вокруг даже без слов, хотя Луи неоднократно проходил «проверки» Жака, записывая на листке бумаги название мелодии, которую он слышал. Это неоспоримо было вне понимания простыми смертными, это бесспорно было магией, но это не наша забота.
–… И я ему говорю в этот момент… ха-а-а-а-а, – давится от смеха Жак, – … Говорю: Ну, как, мой дорогой…ха-аааа… Как ты тут на весах увидел, что яблоки по цене моллюсков, а, гад ты ползучий! А он мне, знаете, что в ответ? Это говорит, вовсе и не яблоки, а груши. Нет, вы видали такое? Господи, это триста лет назад было, а я всё ещё помню лицо женщины, стоявшей в очереди… Да… Волшебно. Смотрите, Моцарт снова обыгрывает меня. Просто невероятно, в который раз!
– Да, мы все вынуждены согласиться с тем, что месье Луи очень во многом невероятен, – улыбнулась Аннабель. Дирижёр поднял на неё свой пронзительно светлый взгляд, будто бы расслышав средь мелодий своё имя и улыбнулся ей в ответ.
Нужно оговориться прежде, чем продолжить, что из себя представлял этот дуэт. Итак, Луи Бернанд попал в это место сразу после того, как потерял слух. У него не было никого, то есть совсем никого, так как за всю свою знаменитую жизнь он не смог создать семью, женившись лишь однажды и в скорости оформив развод. Потеряв своё единственное дело в жизни, он собрал все свои вещи, продал несколько квартир в Париже и на юге, и сам пришёл в дом престарелых, полагая, что это и есть его кода. Здесь он перечитал вообще все книги, обсмотрел все места и опробовал все виды деятельности. Когда сюда поступил Жак, всё изменилось. Его сюда привёл обыкновенный случай – старость. У него есть сын, внуки, но старик остался совсем один после смерти любимой жены, а там, куда он мог прийти и быть не гостем, а членом семьи, совершенно нельзя было вмешиваться. Думаю, это вполне обыденно. Так подумал и Жак, когда ему предложили это место его сын и невестка. Уже около года ему не написали ни строчки и всё, что у него осталось – это мимолётные воспоминания о той, почти нереальной жизни с его любимой, их молодости и семейной жизни. Часто он играл в шахматы сам с собой ввиду того, что партнёра не находилось равного его умениям. Засиживаясь подолгу за чтением в кресле, Луи видел это и в один из ничем не примечательных дней, отложив книгу, он решил сыграть одну партию. Вот так эти две одинокие фигуры встретились за шахматным столом, и всё никак не могут остановиться в игре.
– Аннабель, что там с письмами? – спросил старичок в очках, стараясь растворить свой вопрос в песни легендарной Эдит Пиаф, которая играла по радио. Аннабель отрицательно замахала. Он выдохнул большой шар воздуха из лёгких и переставил фигурку.