Следует пояснить и то, что бывший штаб-ротмистр царской армии еврей А.И. Геккер уже в начале 1920 года стал начальником штаба внутренних войск республики; тогда в его подчинении находились концентрационные лагеря. Позже, в качестве военного атташе, он работал в Китае и Турции, а с 1934 года занял пост начальника отдела внешних сношений Разведупра РККА. Через Геккера Тухачевский и члены его центра осуществляли связь с военным руководством Германии; и именно он устраивал поездки «полководцев» в Берлин, для присутствия на маневрах Вермахта.
21 мая все мировые средства информации сообщили о сенсационном событии. Советский летчик Михаил Водопьянов высадил на Северном полюсе первую высокоширотную полярную экспедицию «Север-1» в составе Папанина, Ширшова, Федорова и Кренкеля. С этого момента по февраль 1938 года отважная четверка станет предметом пристального внимания как советской, так и мировой общественности. Взволнованный этим сообщением, летчик Валерий Чкалов позвонил Молотову, чтобы выяснить: каково же мнение Сталина о желании его экипажа лететь в Северную Америку. Чкалов сообщил, что его самолет к полету готов, и, выслушав его, Молотов пообещал, что этот вопрос будет обсужден в ближайшее время.
Но совсем иные чувства будоражили в эти дни умы людей в воинских гимнастерках. После отстранения с поста заместителя наркома обороны Тухачевский стал добиваться встречи со Сталиным. Как позже рассказывал бывший член ВЦИК Кулябко, рекомендовавший Тухачевского в 1918 году в партию, он узнал о назначении своего приятеля командующим ПриВО из газет. Он отправился на квартиру Тухачевского. И при свидании маршал рассказал Кулябко, что «в ЦК партии ему сообщили: причиной его перевода в Куйбышев является то обстоятельство, что его знакомая Кузьмина и бывший порученец оказались шпионами и арестованы».
Впрочем, как писала вдова Фельдмана, упадническое настроение Тухачевского проявлялось еще до отстранения с поста. Она отмечала, что «в последние месяцы жизни он потреблял коньяк больше обычного». В Куйбышев Тухачевский прибыл в собственном салон-вагоне. Сразу после приезда он принял участие в работе окружной партконференции. И хотя его появление на вечернем заседании в президиуме встретили привычно щекочущими самолюбие аплодисментами, это уже не волновало тщеславного военного.
Вечером следующего дня ему предстояло выступить перед областным активом; и утром он снова сидел на сцене. Генерал-лейтенант Ермолин вспоминал, что таким он не видел Тухачевского никогда: «Виски поседели, глаза припухли. Иногда он опускал веки, словно от режущего света. Голова опущена, пальцы непроизвольно перебирают карандаши...». Для плохого настроения у нового командующего округом была веская причина. Накануне телефонным звонком из Москвы ему сообщили об аресте его ближайшего друга Бориса Фельдмана. Однако выступление Тухачевского на конференции не состоялось.
Представив членам Политбюро показания Корка и Фельдмана о подготовке военного переворота, Ежов запросил санкцию на новые аресты. Он получил ее сразу. 22 мая были арестованы: комкоры Ефимов, Аппога и председатель Центрального совета Осоавиахима Р.П. Эйдеман. В этот же день в Куйбышеве был арестован и сам Тухачевский. Но НКВД собирал под свое крыло не только военных. 22 мая арестовали начальника центрального управления народно-хозяйственного учета Краваля, а 24-го числа – председателя Совнаркома Белоруссии Голодеда.
Тухачевского задержали в приемной первого секретаря Куйбышевского обкома партии, куда он пришел для встречи с Постышевым. Арестом руководил «Рудольф Карлович Нельке, старый большевик, честнейший человек, работавший полномочным представителем НКВД». Распахнув дверь в приемную, Тухачевский помедлил и, не входя, долгим взглядом обвел всех присутствующих, а потом, махнув рукой, переступил порог. К нему подошел Нельке и, представившись, сказал, что получил приказ об аресте. Не произнося ни слова, Тухачевский сел в кресло, и тут же послали за гражданской одеждой. Когда привезли одежду, арестованному предложили переодеться, но он, никак не реагируя, продолжал молча сидеть в кресле[60].
Присутствующим пришлось самим снимать с него мундир с маршальскими звездами, который он надел лишь полтора года назад. К подъехавшей оперативной машине его вывели уже через черный ход. Об аресте Тухачевского Ежов известил членов Политбюро только после того, как бывший маршал был доставлен в Москву и помещен во внутреннюю тюрьму НКВД, в камеру № 94. Поэтому именно в этот день Политбюро вынесло Постановление:
«Поставить на голосование членов ЦК ВКП(б) и кандидатов в члены ЦК следующее предложение: «ЦК ВКП получил данные, изобличающие члена ЦК ВКП Рудзутака и кандидата ЦК ВКП Тухачевского в участии в антисоветском троцкистско-право-заговорщическом блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии. В связи с этим Политбюро ЦК ВКП ставит на голосование членов и кандидатов ЦК ВКП предложение об исключении из партии Рудзутака и Тухачевского и передаче их дела в Наркомвнудел».
Но к этому времени дел у профессионалов госбезопасности было невпроворот. 26 мая очередной допрос Ягоды начальник 4-го отдела ГУГБ капитан ГБ Коган и оперуполномоченный 4-го отдела лейтенант ГБ Лернер начали с рассмотрения обстоятельств убийства Кирова. Но, по его ходу, Ягода сделал и другие признания: «Весь 1935 год я тормозил, саботировал, оттягивал требование ЦК громить центры троцкистско-зиновьевских организаций и правых. Когда по прямому заданию Сталина я вынужден был заняться делом «Клубок», я долго тянул, переключал следствие от действительных виновников, организаторов заговора в Кремле – Енукидзе и др., «на мелких сошек» – уборщиц и служащих и тем самым спас свое положение.(...)
Поэтому было бы неосторожно с моей стороны продолжать свои встречи с Енукидзе именно в этот период, когда шло следствие по делу «Клубок». (...) Но Енукидзе, должно быть, не очень в меня верил и опасался, что я его могу окончательно провалить. Поэтому он прислал Карахана для разговора со мной. А до этого по его поручению со мной говорил Петерсон.
Вопрос. О чем Вы беседовали с Петерсоном?
Ответ: ...Весной 1935 года Петерсон... заявил, что Енукидзе сам обеспокоен материалами о заговоре, которые попали в НКВД. Он говорил мне, что некоторые факты об их заговорщицкой деятельности, которые прорывались в стенах Кремля, он их задержал у себя... Я ознакомил его с данными НКВД, сказал ему, что особых причин к беспокойству нет, что я стараюсь выгородить его и Енукидзе. (...)
В следствии я действительно покрыл Петерсона, но мне надо было его скомпрометировать, чтобы снять его с работы коменданта Кремля. Я все время стремился захватить охрану Кремля в свои руки, а это был удобный предлог. И мне это полностью удалось. Кроме того, я сообщил тогда же в ЦК, что Петерсон подслушивает правительственные разговоры по кремлевским телефонам (кабинет Петерсона находился рядом с телефонной станцией)... Петерсон был после этого снят, вместе с ним из Кремля была выведена школа ЦИК. В Кремль были введены войска НКВД».
В продолжение ответов на вопросы следствия Ягода отметил: «На одном из допросов я уже показал, что к планам нашего заговора на государственный переворот только внутренними силами прибавилась ориентировка на немцев, вернее на фашистскую Германию, как на союзника в деле свержения Советской власти.
...В 1935 году перспектива войны со стороны окрепшей Германии против Советского Союза нарастала с каждым днем. В связи с этим надо было забежать вперед и договориться с ними. Енукидзе мне говорил, что Троцкий за границей установил контакт с германскими правительственными кругами, что сам Енукидзе тоже имеет линию связи с немцами. (...) И именно в связи с этим роль Сокольникова в общем центре заговора, являющегося одновременно заместителем Наркоминдела, имела особое значение потому, что через него могла быть налажена связь с официальными кругами Германии».