Волнения в Кронштадте начались 28 февраля 1921 года. В крепости, прикрывавшей подступы к Петрограду, потянуло «дымом» нового Февраля, и 1 марта на Якорной площади Кронштадта собралось около 15 тысяч матросов и горожан. Вчера на общем собрании команды линкора «Петропавловск» приняли резолюцию «за перевыборы в Советы, но без коммунистов и за свободу торговли». Ее поддержала команда линкора «Севастополь» и весь гарнизон крепости. Возбужденная толпа ждала, что скажет председатель ВЦИК Калинин, приехавший в крепость через покрытый льдом залив, но, хотя всесоюзного старосту встретили аплодисментами, долго слушать его не стали.
«Кончай старые песни! Хлеба давай!» — требовали тысячи глоток и «голоснули» еще раз: «За свободу всех левых партий и политическую амнистию, за выборы в новые Советы и против борьбы со спекуляцией». Освистанный и не услышанный возбужденной толпой, Калинин уехал, а в ночь на 2 марта мятежники арестовали руководителей Кронштадтского Совета и около 600 коммунистов, в том числе и комиссара Балтфлота Кузьмина. Одновременно горланившая «братва» образовала и временный революционный комитет.
Что же возбудило матросов? Может быть, им действительно не хватало хлеба? Нет, сами матросы не бедствовали. Ежедневный флотский паек зимы 1921 года включал: «1,5–2 фунта хлеба (1 фунт — 400 г), четверть фунта мяса, четверть фунта рыбы, четверть — крупы, 60–80 г сахара». Питерский рабочий получал в два раза меньше, а в Москве рабочие вообще имели в день 225 г хлеба, 7 г мяса или рыбы и 10 г сахара».
Считается, что мятеж получил поддержку потому, что на флот пришло значительное число новобранцев из крестьян, недовольных политикой Советской власти. Наверное, это так, но обратим внимание, что во главе бунта оказался старший писарь линкора «Петропавловск» Степан Петриченко. Он родился на Полтавщине и, побывав летом 1920 года на родине, «по возвращении одобрительно отзывался о движении батьки Махно». Среди митинговавших на Якорной площади было много и других выходцев с этой российской «окраины», убежденных в том, что «Украина нам поможет!». И действительно, Нестор Махно продемонстрировал самую горячую поддержку мятежников. В Бухаресте приняли сообщение полевой махновской радиостанции, перепечатанное многими эмигрантскими изданиями: «Приближается час соединения свободных казаков с кронштадтскими героями в борьбе против ненавистного правительства тиранов».
Впрочем, что такое свободный украинский «майдан», убедительно показало и новое столетие. Известно и то, чем завершились, уже в новом веке, майданские пляски в Киеве под одобрение демократического Запада. В описываемое время события в Кронштадте тоже отозвались эхом в кругах российской эмиграции. Уже 6 марта из Парижа в Гельсингфорс (с дальнейшим адресом на Кронштадт) поступила телеграмма: «Русские торгово-промышленные круги Парижа, получившие сведения о событиях в Кронштадте и Петрограде, немедленно приступают к снабжению восставших продовольствием и предметами первой необходимости. Решительные меры будут приняты немедленно. Снабжение Кронштадта можно считать обеспеченным».
Ее подписали: Финансово-торгово-промышленный союз в Париже, Всероссийский союз торговли и промышленности, Совет съездов Торговли и промышленности, то есть самые крупные организации бывших воротил российского капитала, бежавших за границу. По сообщениям эмигрантской печати, Торгово-промышленный союз ассигновал мятежному «ревкому» 100 тыс. франков. Коковцов перевел 5 тыс. фунтов стерлингов от имени Русского международного банка; от Русско-Азиатского банка — 200 тыс. франков; страховое общество «Саламандра» — 15 тыс.; Земско-городской комитет — 100 тыс. франков; от банка, «имя которого еще не оглашено», — 225 тыс. Передовая статья эсеровской газеты «Воля России» от 9 марта 1921 года начиналась словами: «Итак, что Советская власть падет, в этом никто не сомневался».
Днем 5 марта в Петроград прибыли Главком Каменев и командующий Западным фронтом Тухачевский. Последнему для ликвидации мятежа подчинили все войска Петроградского округа и предложили восстановить 7-ю армию. К 7 марта Северная боевая группа советских войск, сосредоточенная в районе Сестрорецка, насчитывала 3763 человека, Южная группа - 9853 человека[15]. Кроме того, она имела еще свыше 3 тысяч резерва. Артиллерийские силы насчитывали 27 батарей полевой артиллерии: 18 — на участке Южной группы и 9 — на участке Северной. В том числе — три батареи тяжелых орудий, но калибр их также не превышал шести дюймов. Поэтому они мало подходили для штурма крепости. Однако приехавший в Петроград Троцкий считал, что Кронштадт «выкинет белый флаг после первых же выстрелов...», не сомневался в успехе и Тухачевский. «Полководец», потерпевший крах под Варшавой, не утратил самоуверенности. Он опять решил «победить» с ходу и издал приказ о штурме крепости уже на утро 8 марта.
Накануне он самоуверенно заявил газетному репортеру: «Все сообщения из Кронштадта подтверждают, что там полное разложение... Кронштадт испытывает голод... Наши боевые силы вполне закончили организационную работу и в великолепнейшем настроении стали на свои места... Разгром мятежников - дело ближайших дней». И, пожалуй, у «полководца» были все основания для оптимизма. При любом развитии событий он мог быть уверен, что его частям не придется бежать, как под Варшавой. Ибо противник не мог их атаковать, а командарм имел достаточный запас снарядов, позволявший, как в тире, осыпать оборонявшихся «дождем свинца». Уже 7 марта только Северной группой по Кронштадту было выпущено 2435 снарядов, а 8 марта — еще 2724.
Однако вести прицельный огонь ночью и в густом утреннем тумане артиллерии было сложно, поэтому почти вся эта масса металла оказалась израсходованной вхолостую. Днем восьмого авиаразведка донесла, что снаряды ложились у крепости с большим недолетом, а «в самом городе и на стоящих в гавани двух линкорах разрушений не обнаружено». Впрочем, командующий операцией, наверное, даже понимал, что снаряды полевой артиллерии не проломят стены фортификационных сооружений.
Тем не менее под аккомпанемент этой театрально-шумной артиллерийской канонады рано утром 8 марта началась атака крепости. Тухачевский кое-что извлек из опыта провала Варшавской операции и догадался разместить свой штаб не в городе на Неве, а в Ораниенбауме, поближе к наступающим войскам. С тем, чтобы, «управляя» их действиями по телефону, наблюдать за наступающими колоннами с помощью «медной подзорной трубы, некогда подаренной ему астрономом-революционером П. К. Штернбергом». Никулин вспоминал: «Михаил Николаевич с ней не расставался. Была она у него до последних дней жизни. И под Кронштадтом он в нее все смотрел из Ораниенбаума на крепость...»
Наверное, глядя в морскую подзорную трубу, Тухачевский ощущал себя Наполеоном, но что ему еще оставалось? Кроме того, как пялиться на Кронштадт в подзорную трубу? Ибо командующий опять оказался не у дел. По свидетельству Путны, руководившего колоннами, наступавшими на южную часть города, «телефонные провода, протянутые по льду залива, были перебиты при первых же выстрелах... А разработанная заранее система сигнализации с помощью разноцветных ракет не сработала из-за отсутствия таковых в наличии... Связи с командармом не было в течение всей операции».
В результате наступление провалилось, практически не начавшись. Незамеченным до Кронштадта дошел лишь небольшой отряд курсантов Северной группы. Внезапно атаковав мятежников, он ворвался в город, но без поддержки Южной группы успех развития не получил, и, понеся потери, курсанты были вынуждены отступить. Еще менее удачной оказалась атака самой Южной группы. Встретив сильный огонь мятежников, подразделения авангардной 187-й бригады и курсанты залегли, а затем отошли обратно; причем часть 561-го полка даже сама сдалась в плен. Отступили и подразделения 32-й бригады, двигавшиеся во втором эшелоне. Объясняя впоследствии неудачи, Тухачевский утверждал, что «Южная группа состояла из частей разнокалиберных, малоспаянных и недостаточно стойких».