Маме подобный план совсем не нравился. Она хотела поехать только в англоязычную демократическую страну. В моей памяти до сих пор живы эти слова девушки из Манчестера: «англоязычная демократическая страна». И поэтому нашим пунктом назначения стала Канада. У моего отца было несколько знакомых в Монреале, в том числе и старший брат, который помог с визой. Младший брат отца, Заки, одолжил ему $20 000 для начала нового дела. Для оформления въездных виз требовалось время, кроме того, мы должны были пройти медицинское обследование и получить свидетельства, и на время оформления документов нам нужно было где-то остановиться. Естественно, мои родители предпочли присоединиться к родственникам в Милане.
В аэропорту Лод, 1953 г. Через несколько минут мы покинем Израиль и в конечном счете направимся в Канаду
В феврале 1953 года мы сели на рейс до Рима в аэропорту Лод (ныне международный аэропорт имени Бен-Гуриона; так случилось, что я заканчивал дизайн большей части этого аэропорта). Это было мое первое путешествие на самолете. Стюарды были одеты настолько элегантно, что израильскому мальчику это казалось недостижимым; нашей одеждой почти на все случаи жизни были рубашки и брюки цвета хаки. (Серые брюки считались буржуазными.) Меня поразило, что в самолете подают еду. Двумя годами ранее мой отец оказался на рейсе El Al из Лода в Париж, который разбился при взлете. Самолет взлетал во время снежной бури, и крылья не очистили ото льда как следует. Чудесным образом все выжили. Конечно, во время взлета меня не оставляли мысли об этом происшествии. Но когда мы оказались в воздухе, я быстро приспособился, как будто летал уже много лет.
В Риме нас встречал отец. Было непривычно видеть его после года разлуки, и я уверен, что он испытывал такое же удивление при виде нас. Дети быстро растут и меняются. Помню, в аэропорту я пошел перекусить и впервые попробовал кока-колу. Я все еще могу почувствовать тот вкус на губах. В тот вечер я ел пасту и бифштекс с кровью. В последующие дни мы побывали на Вилле Адриана, в Колизее, Пантеоне, Термах Каракаллы. Мне понравились римские сосны – зонтичные сосны, которые, казалось, обозначали линию горизонта, куда ни глянь, – и итальянский пейзаж в целом. Затем мы поехали на север, в Милан, где оставались месяц. Мы ездили на экскурсии на озеро Комо и в Стрезу, на Лаго-Маджоре, где дворцы на островах поднимаются из воды. Однажды вечером мы с братом поднялись на крышу миланского Дуомо. Я оказался под чарами орнаментальной готики, ее чистой архитектуры – наконец для меня это стало словом, с которым я начал считаться. Теперь я понимаю стратегию своих родителей: чтобы смягчить удар из-за необходимости оставить наш дом в Израиле, нам, детям, подарили три месяца чуда в Европе. Эта стратегия даст эффект на всю жизнь.
За два месяца путешествия мы также побывали в Париже и Лондоне. Впечатление было сильным. Архитектура, музеи, ландшафты и кухня – все это оказалось совершенно новым для пятнадцатилетнего юноши, который никогда не покидал пределы небольшого участка в Восточном Средиземноморье. Лувр, Версаль, Нотр-Дам, огромные парки Лондона, собор Святого Петра, Вестминстерское аббатство. Конечно, пунктом обязательной программы было посещение Музея восковых фигур мадам Тюссо – высокая культура была не единственным источником, к которому я приникал. Я впитывал все, радовался и лишь позже осознал, насколько изменил меня этот опыт.
Воспоминания о первом посещении крыши кафедрального собора в Милане остаются незабываемыми
Период взросления в Израиле в первые годы становления государства оставил во мне неизгладимый след. Но я осознаю, насколько замкнутой была среда. До пятнадцати лет я встречал не так много иностранцев, не пробовал незнакомую еду. Наш рацион состоял из традиционной кухни Алеппо – фаршированных баклажанов, жареной курицы и, конечно, хумуса (пюре из нута) и оливок. Лобстеры? Устрицы? Я даже не мог представить, что это можно есть. Я практически ничего не знал о мире, за исключением маленького мирка, который я ошибочно принимал за целую вселенную. Это было до эпохи телевидения и даже до магазинов со стеклянными витринами. А потом, совершенно неожиданно, меня бросили с головой в новую среду, точнее, во множество новых сред. Каждый день приносил открытие. К тому моменту, когда я попал в Монреаль после трех месяцев пребывания в Европе, я стал другим человеком.
Мы приехали в Монреаль в конце марта 1953 года, и нас встретила серость затяжной зимы и ранняя темнота. Нас окружали здания из мрачного кирпича, а не из сияющего известняка с белоснежной штукатуркой, к которым я привык. На земле еще лежал снег, но становилось все теплее, так что он потихоньку таял, и все собачьи кучки, скопившиеся за три месяца, смешивались с грязью и мусором, и улицы превращались в скользкое месиво. Несколько дней мы прожили в Queens Hotel на Пил-стрит, прежде чем смогли переехать в квартиру на Шербрук-стрит в Уэстмаунте, англоязычном районе города, говорящего на двух языках. Да, через несколько месяцев улицы станут зелеными, воздух – теплым, а небо – цветным. Но в тот момент я находился в состоянии абсолютного шока.