Федор Иванович раздвигал кусты с хозяйской уверенностью, к немалому удивлению мальчика, которому теперь действительно нельзя было ни отставать, ни забегать вперед — тут недолго и потерять друг друга.
— Вы этот лес хорошо знаете, — произнес вдруг Николай. — Не тут вы партизанили?
Федор Иванович не отозвался.
«Мой отец, видно, где-то в этих местах погиб», — очень хотелось сказать Николаю, но он не решился.
Звуки, доносившиеся из станционного поселка, постепенно глохли. Упорнее других сопровождало путников сухое тарахтение какого-то моторчика, но вскоре и этот звук отстал. Один раз вдалеке прокричал паровоз, а потом наступила тишина, таинственная и пугающая. Иногда Николаю мерещилось, что кто-то подстерегает их в чаще, иногда чудилось, будто сам он куда-то крадется, и надо делать это как можно тише и незаметней.
Почти за каждым кустом он натыкался на широкие низкие пни. Иные из них давно истлели, от них легко откалывались трухлявые щепки и рыхлые комки, в руках рассыпавшиеся в бурую пыль. Другие, темные и плотные, были неподатливы, как камень. Казалось, ударь молотком — и такой зазвенит, запоет… А постой перед ним, вникни в шепот окружающей его молодой поросли — и услышишь повесть о том, как некогда лесные великаны стояли тут дозором во славу родимой земли.
Медленно пробирался Николай по этому тихому, древнему, много раз вырубленному, выжженному, иссеченному снарядами и снова полному сил лесу. Он испытывал странное чувство, когда каждый громкий звук кажется кощунственным, каждый шорох вызывает досаду и раздражение, даже биение собственного сердца кажется нарушением чьего-то священного покоя.
Вышли на узкую прямую лесную дорогу, похожую на просеку. Возможно, что она и была когда-то создана пилой и топором. Утоптанная почва, заросшая кустистой травой, хранила на себе почти стершиеся от времени следы колес. Видно было, что в прошлом ездили тут немало, но уже долгое время лишь случайная подвода забредала сюда.
Среди узеньких листочков и сухих веток низкорослого темного куста, росшего у самой дороги, Николай разглядел какие-то красные ягоды. Подошел ближе и ударился коленом о что-то твердое: из земли торчало ржавое исковерканное колесо от мотоцикла.
Николай тронул одну из его толстых спиц пальцами — под ними стали осыпаться пласты ржавчины, и спица легко переломилась. Рядом, в рытвине, валялся руль — тоже от мотоцикла, раздавленный бензиновый бачок, разбитая фара с мутными стеклянными зубьями по ободку. Николай медленно побрел вдоль дороги, раздвигая ногами росшую на обочине густую траву. Вон торчат из земли обломок рамы мотоцикла и вилка переднего колеса, вон под кустом орешника стоит до осей погруженный в дерн да так и истлевший мотоцикл. Мальчик шагнул к нему, наступил на что-то гладкое и выпуклое. Это была каска. Несколько раз Николай ударил по ней каблуком, она сдвинулась с места, вывернулась боком, показав небольшую круглую дырку. Николаю стало страшно, и он бросился вдогонку за Федором Ивановичем.
Не более минуты назад тот пересек дорогу у молодого клена с кривым стволом. Николаю еще бросилось в глаза, как он неловко схватился руками за ветку, переступая неширокий, занесенный прелыми листьями окоп. Николай в два прыжка очутился возле клена, схватился рукой за ветку, перемахнул окоп в том же месте, где скрылся Федор Иванович. Впереди была густая поросль орешника — и никакой тропинки, никаких следов человека.
Николай продолжал пробираться через густую поросль и неожиданно очутился на небольшой поляне. В ее центре возвышался холмик, на вершине которого рос дубок. Лужайка была окаймлена густой зеленой непроницаемой для глаза стеной.
Николай остановился и растерянно поглядел вокруг. Тяжелая, чужая и враждебная тишина навалилась на него. Будто остановилась жизнь, будто не было никогда ни пения птиц, ни трепета листвы, ни шороха, ни звука.
Это длилось одно мгновение. Потом вдруг тонко свистнула поблизости иволга, ей глухо отозвалась кукушка. В листве над головой что-то зашумело, и тихо скрипнул ствол дерева.
— Федор Иванович, где вы? — крикнул Николай.
— В чем дело? — услышал он рядом с собою спокойный голос.
— Я потерял вас, — все еще громко, не в силах сразу одолеть свое волнение, произнес Николай, обернувшись на голос и никого не видя. — Где же вы?
— Сюда шагай!
Зеленая стена впереди раздвинулась, в образовавшемся окошке показалось лицо Федора Ивановича.
Николай шагнул через кустарник и оказался у входа в сооружение, которое с первого взгляда принял за палатку. Присмотревшись, он понял, что ошибся, — это был большой шалаш из бревен и жердей, обтянутых сверху полуистлевшим брезентом. Пола брезента у входа была отвернута, и Николай заглянул внутрь.