«Почему бы и нет», – подумала Таисия.
– Я спрашиваю тебя – ты готова? – стараясь придать твердость своему голосу, повторила свой вопрос Виолетта.
– Да, готова.
– Тогда собирайся. Я позвоню сейчас Петру, нашему баянисту, и попрошу его приехать за нами.
– Вот прямо сейчас, ночью, да?
– Да. Ему тем более деньги нужны. Скажу, что заплачу ему пять тысяч вместо одной тысячи, думаешь, не согласится?
– Согласится, я думаю. Но, может, подождем утра?
– Такие дела лучше всего ночью делать… Мало ли…
– Ты чего боишься?
– Да ничего я не боюсь! Сна все равно нет. Так ты едешь или нет? Мне звонить баянисту?
6. Миша
Он не знал, где находится и сколько времени прошло с тех пор, как в его кабинет ворвались люди в черных шапках с прорезями, которые оглушили его и вывезли куда-то за город.
То, что он за городом, он понял, когда очнулся и выглянул в окно. В голубоватых сумерках, в легком тумане замерли, как нарисованные тушью, полуголые деревья и кусты. А что за ними, есть ли жизнь, есть ли живая душа, способная помочь ему выбраться из дома, он не знал.
В сознании, как сгустки хрупкого пепла, сохранились фрагменты каких-то событий. Но были ли то призраки сновидений или реальных действий, он тоже не понимал.
Однако было одно чувство, одно знание, которое отравляло и без того тягостную картину происходящего: болезненное ощущение большой потери. Словно у него что-то отняли. Навсегда. И виноват в этом был только он.
А еще было очень холодно. В доме не топили, хотя утром вся поверхность земли, жухлой травы и кустов была выкрашена белесым инеем.
Что это за дом? Кому он принадлежит? Почему его здесь держат?
Чтобы не окоченеть, он, неспортивный, в общем-то, человек, решил подвигаться, размять мышцы. Но занимался от силы несколько минут, после чего сел на продавленную кровать с грязным матрацем, обхватил ладонями лицо и зарыдал.
Если бы у него был с собой телефон, он позвонил бы своим друзьям и сказал, что у него беда… Память вдруг начала возвращаться к нему неумолимо (лучше бы он ничего и не помнил, чем такое!). Господи помилуй, он продал свой ресторан. Или подарил. Какому-то типу. Какому-то совершенно незнакомому типу, которого он несколько раз видел в ресторане. Всплыла и фамилия, простая, как водка: Иванов. Иванов, и все. Как анекдот, попахивающий кровью.
Ему еще в машине сделали укол, и ему стало сразу жарко, как если бы в кровь ввели расплавленный металл. А потом они сидели в какой-то комнате с зелеными занавесками, и все вокруг казалось зеленым. Ему дали подписать документы. Много листов, очень много. Иванов был неприятным типом. Он напомнил ему одну историю. Таисия пела романсы из репертуара Изабеллы Юрьевой. Молодая, ослепительная, роскошная Таисия в черном кружевном платье, с высокой прической, сидела возле рояля, прижав к груди букет роз, и пела «Жалобно стонет ветер осенний…». Она пела так, что всем стало грустно. Она была потрясающа в тот вечер, и Миша едва сдерживал себя, чтобы не признаться ей в своих чувствах. Однако уверенный, что она его отвергнет, он так и не решился заговорить с ней…
– Познакомь меня с ней, – сказал молодой мужчина в черном костюме и белоснежной рубашке, бесцеремонно, обращаясь к нему на «ты», вломившись к нему в кабинет после представления.
– С кем? – сразу понял Миша.
– С Таисией. Ее же так зовут, твою певичку?
– Я не могу, – сказал Миша.
– Она мне гримерку не открыла, а тебе откроет. Главное, чтобы мы увидели друг друга, – от него пахло алкоголем, – мы поговорим, и все решится в лучшем виде… Я ее не обижу.
– Пожалуйста, покиньте мой кабинет, – Миша встал и незаметно для посетителя нажал на кнопку экстренного вызова охраны, вмонтированную в стол. Охрана в ресторане состояла из двух крепких парней, мающихся от скуки и разъевшихся в последнее время до неприличия.
Однако через мгновенье посетителя уже вывели под белы рученьки из кабинета. И больше он его в этот вечер не видел. Но через некоторое время к нему в ресторан пришел один маленький красноносый господин в толстом свитере, представился правой рукой господина Иванова (вот тогда-то Миша сразу же вспомнил и черный костюм с белой рубашкой, и рыжие волосы, и голубые прозрачные глаза, и большой тонкий рот, как у ящерицы) и предложил Мише продать особняк, мотивируя это тем, что он прежде принадлежал как раз этому господину, вернее, его предкам, и вот теперь во имя восстановления исторической справедливости он хотел бы его вернуть. Цена была хорошей, безусловно, да только с какой стати Миша стал бы продавать и дом, и ресторан и вместе с этими стенами – свою жизнь и мечту? А воспоминания, которые грели его и придавали сил? Миша, понятное дело, отказал. В третий раз Иванов нарисовался снова в лице своего помощника – на этот раз ему просто положили на стол фотографию со свежей могилы родителей и пририсованным фломастером нечетким гробом где-то в углу очерченного оградой участка.