Русалки выплыли, сказали:
– Иди, сестричка, твоя кровь холодная, тело гибкое, глаза зеленые, ты нам сестра, там на дне хрустальный дворец, жизнь тихая, неземной покой. Нырнешь – скажем тайну страшную, людям неведомую, будешь её хранить.
Я с сестричками поплавала, а потом сказала:
– А что с вами будет, когда зимою озеро промерзнет до дна? У меня ноги есть, я домой пойду…
Дома маму опять спросила:
– Почему нас люди не любят, почему в глаза не смотрят, о чём за спиной говорят? Откуда я, мамочка, откуда такая взялась?
Она рукой ласковой до щеки дотронулась, тихо мне говорит:
– Я в лугах гуляла, землянику собирала, венки из ромашек плела… Ноченька рано на землю опустилась, в небе синем белые звёзды зажглись… Шла домой, сумерки, сверчки и соловьи поют. Вдруг вижу – с неба звёздочка упала и за дальним овражком лежит, мерцает, ясная. Я подбежала – там ты лежишь.
Мамушка меня в поле нашла. В подоле домой принесла.
Зима пришла. Озеро льдом затянуло – где мои подруги, русалочки? Может, путями подземными успели уплыть в тёплые моря? Иней на солнце переливается, весь мир – как хрустальный дворец. По колено снег, по пояс снег, набился в валенки, в рукавицы. До дому далеко. Метель началась, иголками в лицо, ноги и руки стынут, озноб прокрадывается внутрь, оковывает ледяной бронёй и вдруг – тепло, спелый жар.
Очнулась у огня. Огонь в печке по поленьям потрескивает, дымом пахнет. Истома сладкая.
– Сомлела ты на холоде, – говорит мне незнакомый голос. – Хорошо, недалеко от меня.
Глянула – женщина с лицом ласковым. Дала мне выпить отвара горячего. Отвар пахнет летом, земляникой, пропечённой на солнце, душистым сеном.
Вставать не хочется, пригрелась я. Говорить не хочется.
– Полежи, отдохни, хочешь – не говори ничего, – её речь журчит, вливается звенящим весенним ручьём в уши. – Русалок ходила проведать? Да они уплыли давно в моря тёплые. Им там хорошо, там рыбки как птахи – красные, синие, жёлтые. Хочешь, деточка, я тебе поворожу? Скажу, что на роду написано, предскажу судьбу, от злого глаза оберегу?
Взяла мою руку, в глаза посмотрела.
– Как исполнится тебе 15 лет, заберут тебя в страну дальнюю, южную, где солнце нещадное превращает землю в песок и камень.
Пойдёшь по земле, неузнанная, ослепленная обезумевшим раскалённым солнцем. Пыль запорошит глаза, набьется в легкие. Вспомнишь иголками в лицо метель и запах первого снега, знай – к прошлому возврата нет, возврата к прошлому, нет возврата.
Ночью метель утихла. Вышло солнышко. Пошла утром по деревне – люди косятся:
– У ведьмы была, – говорят. – Ворожила, демонское отродье, теперь у неё чёрный глаз. Если беда какая – как бы не от неё?
И, опустив глаза, чтоб не сжигать их взглядом, всё думала: «В сущности, ведунья – только слово. Ведьмачила, велась, была ведомой, сама кого-то за собой возьму, велела ведь поведать ведьмам это ведовство. И открывала книгу с древней ведой».
Сказка 2
На её локтях и коленках алели свежие ссадины, руки и лицо были перепачканы. Она пришла рано утром, когда мужчины открывали ставни, хозяйки готовили на кухнях завтрак, а дети выбегали в сад, чтобы собрать в корзины свежих фруктов. Первыми с ней заговорили мальчишки.
Дон стоял у калитки отцовского дома и оживлённо обсуждал предстоящий поход на рыбалку к дальним карьерам за Сонным озером. Дон рассказывал, какого здорового леща поймал в тех карьерах, Тед внимал ему, смакуя румяное яблоко. Вдруг Дон осёкся и замолчал, прервавшись на полуслове с приоткрытым ртом.
– Ты что? – спросил его стоящий спиной к улице товарищ.
– Глянь, кто это? – Дон жестом обратил внимание приятеля на происходящее.
Тед обернулся.
– Эй, – окликнули они проходящую мимо. – Ты откуда? Как тебя зовут?
– Лиза, – сказала она. – Тут у моего папы машина сломалась, недалеко, за теми деревьями.
Мальчишки никогда не видели машин и не слышали такого слова, но Тед переспросил:
– А что там сломалось-то?
– Колесо прокололось и с мотором что-то, – ответила Лиза.
– Я сейчас дядю Йона позову, он в колёсах знает, – тут же сорвался и побежал в дом Тед, оставив Дона наедине с Лизой.
Дон стеснительно отвёл взгляд от её голых коленок под лёгкой оборкой юбчонки.
– Это что ты, в сорочке ночной, что ли, разгуливаешь? – хмыкнул он смущённо.
– Что? – Лиза окинула взглядом его одежду из цельного груботканого холста и ответила: – Нет. У нас мода такая.
Она употребляла в речи непонятные слова. Дон пожал плечами.
Тут подбежал Тед, за ним степенно шли дядя Йон и дед Сэм.
– Что стряслось, ребятки? – спросил Йон.