Колдовство какое-то; ведьминские штучки. Тухачевский даже лицом потемнел, уткнулся в карту, соображая, что же это могло означать, но прийти к какому-либо выводу не успел: в южной части города, на окраине, вспыхнула перестрелка, Тухачевский сразу догадался, что это такое, никаких докладов ему не понадобилось: пришли каппелевцы. Он застонал от бессилия и от какого-то странного унижения, которое испытал в те минуты.
Каппель обвел его...
А Каппель поступил просто. Раскинул в поле большую палатку и вызвал к себе командиров. В палатке стояли скамейки и большой разборный стол, привезенный из ближайшего села.
— Прошу отведать чайку. — предложил командирам Каппель.
На столе горой гнездились две связки баранок, взятых в Сызрани, несколько головок синеватого, прочного, как камень, сахара — также из старых сызранских запасов, твердый сахар этот надо было колоть топором, простые щипцы его не брали... Командиры оживленно загалдели. Каппель молча наблюдал за ними.
Он вообще был человеком немногословным, и когда можно было молчать — старался молчать. Каппель походил на тихого русского интеллигента, который многое знает и многое умеет, но никогда не использует свои знания и умение во вред кому-то, более того — даже побаивается, стесняется этого, невольно зажимается, но неожиданно становится очень жестким, твердым, когда дело касается чести, доброго имени.
Несколько артиллеристов внесли в палатку сразу три самовара — больших, на пару ведер каждый, вкусно попахивающих дымком. Каппель окинул самовары знающим взглядом, приказал:
— Два самовара отдайте в роты, столько мы не одолеем. Оставьте нам один, этого хватит...
Когда собравшиеся, хрустя баранками, выпили по первому стакану чая, Каппель сказал:
— Ночевать сегодня не придется, так что надо подкрепиться, господа.
Синюков с интересом покосился на Каппеля.
— Сдохнем ведь от усталости, Владимир Оскарович. — Голос полковника сделался жалобным, он отер рукою красные глаза.
— Ничего, Бог поможет удержаться нам на ногах, — сказал Каппель. — Зато, когда войдем в Симбирск, отоспимся. Пейте, пейте, господа, — Каппель сделал радушный жест рукой, — подкрепляйтесь. Сейчас будем есть баранину. У меня тут целая команда баранину готовит...
Словно в подтверждение этих слов полог палатки распахнулся, и двое дюжих артиллеристов внесли поднос с горячей дымящейся бараниной. И будто сама степь ворвалась в палатку — запахло не только мясом, но и душистыми травами, ветром, еще чем-то, чем пахнет только степь.
— Тухачевский готовит нам ловушку, — сказал Каппель, подошел к самовару, подставил под тугую фыркающую струю стакан, — надо бы, конечно, выслать разведку и узнать поточнее о деталях этой ловушки, но на этом мы потеряем целые сутки, если не больше... А у нас этого времени нет. Плюс за эти сутки Тухачевский сможет укрепиться еще больше. Поэтому сегодня ночью мы должны совершить длинный марш- бросок. Не менее пятидесяти километров.
Полковник Синюков с сомнением покачал головой:
— Пехота этого не одолеет. Свалится с ног.
— А нам и не надо, Николай Сергеевич, чтобы она одолевала... Мы пехоту посадим на телеги.
Предложение было неожиданным. Синюков задумчиво пожевал губами, потом ухватил с подноса кусок баранины, отправил его в рот, начал жевать энергичнее.
— Интересный фортель, — наконец произнес он. — Такого в истории войн еще не было.
— Все когда-то должно совершаться впервые.
— Выходит, задача у нас следующая: к утру окружить Симбирск? Так, Владимир Оскарович?
— Кольцо замыкать не будем, оставим Тухачевскому коридор для вывода своих солдат.
— Зачем, Владимир Оскарович?
— А к чему нам лишняя мясорубка? Красные будут прорываться с боем, положат уйму своих людей, а заодно и людей наших. А потом... — Каппель коротким нервным движением потеребил темную искристую бородку, — потом я не верю, что началась полновесная гражданская война... Такая война — самое страшное из всего, что может быть. Пока это еще не война, пока это локальные стычки. Если же грянет война полновесная, мы утонем в крови. Это не нужно ни красным, ни белым. Ни-ко-му.
К поручику Павлову в темноте подошел дедок с кнутом, слегка похлопал им по ноге.
— А я вас, ваше благородие, помню, — сказал он.
— Откуда?
— А вы в мае месяце со своим товарищем из Волги большого сома вытащили... Было такое дело?