Дело было так: возвращались домой теплым безлунным вечером, над головой сгущались синие сумерки и ветер порывами доносил не слишком благовонное "амбрэ" из соседнего мусорного бака. И вдруг как раз из-за этой мусорки послышался отчаянный писк. Когда подошли поближе, прямо им под ноги выкатился крошечный котенок, больше похожий на комочек серого пуха, взъерошенный и перепуганный. (Яне показалось, что он еще и ходить не умеет, до того неуверенно покачивался на растопыренных для равновесия лапках. И еще стало страшно, что малышонка вот-вот подхватит встречный ураганистый ветер и унесет в неизвестном направлении, как девочку Элли из Канзаса…)
Недолго думая, Янка присела перед ним на корточки и котенок, должно быть, почувствовал, что сейчас решается его сиротская судьбина. С поразительной ловкостью вскарабкался по ней, как по дереву, оставляя следы затяжек на новом свитере, и крепко уселся на плече. Никакими силами не удавалось его отцепить, пищал обиженно с верхотуры, разевая крохотный рот с мелкими острыми зубками. А под конец перебрался на голову и пребольно вцепился в волосы, это вообще было что-то с чем-то!..
На Янкины отчаянные просьбы, не отличавшиеся особой оригинальностью — "Ну па-ап, ну давай заберем себе! Ну пожа-а-луйста!.." — отец не возражал. Только поставил одно-единственное условие, процитировал назидательным тоном из своей любимой "Агни-йоги": "Заводить домашнее животное можно лишь в том случае, если вы полностью уверены, что будете относиться к нему точно так же, как к любому другому члену семьи". Яна без раздумий согласилась: как показало время, это было совсем не трудно.
Зато мама, разумеется, закатила сцену — примерно такую же, как в "Простоквашино": "Ну что ж, выбирайте: или он, или я!" Хотя тогда им с папой было не до смеха: с огромным трудом пришли к мирному соглашению, что котенок останется пока что на неделю, вроде испытательного срока. Ну а там, как любят говорить у них в лицее, "будем посмотреть"… Особое подозрение у мамы вызывали Гаврюхины крупные уши, из-за них котофеус сильно смахивал на симпатичную летучую мышь. Но Янка и в этом усмотрела признак благородного происхождения (которого там и в помине не было, чего уж душой кривить! Как говорится, кот дворовый обыкновенный с элементами полосатости.).
В конце концов всё сложилось как нельзя лучше, даже мама со временем сильно к Гавриле привязалась, вот только звала его упорно Мурчиком. (У нее всегда так: сперва накричит, а потом накормит до отвала самым вкусным — видимо, для компенсации.) Однажды Яна застукала эту сладкую парочку на кухне: ее обычно такая практичная и рациональная мама скармливала Гаврюхе куски дорогущей сухой колбасы и горестно при том приговаривала: "Один ты меня понимаешь!.."
Но сегодня она находилась в менее добродушном расположении духа, Яна это сразу уловила по недовольно поджатому рту и чуть прищуренному оценивающему взгляду. Мама зачем-то поправила белоснежную кружевную салфетку на журнальном столике и смахнула невидимые невооруженным глазом пылинки:
— Конечно, она устала! Я же говорила: выбери что-то одно. Так нет, надо было всё сразу! В результате что? Гимнастику бросила, рисование бросила! Наплевала на всех!..
Яна схватила первый попавшийся журнал и уткнулась в него носом, но читать было невмоготу:
— Художку я не бросила! Просто у меня сейчас нет времени.
Мама ее недослушала, перебила на полуслове:
— С музыкалки столько раз звонили, даже домой приходили! "Пожалуйста, ей надо заниматься, у нее абсолютный слух!"
Янка с чертовски высокомерным видом обронила, по-прежнему не поднимая головы от своего журнала:
— В первый раз слышу!
Если б она только знала, как ее, Марину, раздражает этот презрительный тон!
— А гимнастика? Вот так и останешься… подающей большие надежды. А жизнь пройдет!
Впервые за весь разговор Яна посмотрела ей прямо в глаза и довольно ехидно, в своей обычной манере, спросила:
— Интересно, ты это про меня говоришь? (Янка почти все свои остроумные реплики начинает с этого "интересно", словечко-паразит.)
— А про кого еще? — настороженно прищурилась Марина.
Дочка вскочила на ноги и взволнованно зашагала по комнате, точно ей на одном месте в упор не сидится. Ужасно надоедливая привычка, и в кого она уродилась такая нервная?.. Янка тем временем что-то с жаром доказывала, отчаянно жестикулируя. Марина с трудом заставила себя прислушаться:
— Слушай, я не виновата, что у тебя не получилось стать гимнасткой! Это твоя мечта, а не моя! Мне это не надо.
Мама не ответила, только посмотрела на нее непонятным, до странного неуверенным взглядом. Еще никогда, кажется, Яна ее такой не видела — она ведь всегда и всё знает лучше других… Помолчав, мама вздохнула с видом невинной страдалицы и мирно поинтересовалась своим самым обыкновенным спокойным голосом, каким приглашают вечером к столу:
— А что тебе надо?
Янка заколебалась: давно они не разговаривали по-нормальному, она-то уже и забыла, как это делается… Мама доверительным, почти интимным тоном подбодрила:
— Ну давай, я слушаю!
"Рискнем!" — решилась Яна и осторожно, как на дымящемся вулкане, начала:
— Если тебе интересно… Я хочу… — она чуть-чуть помедлила, собираясь с мыслями: — Хочу быть обычным счастливым человеком, делать то, что мне нравится. Быть в гармонии с миром, с собой, чтоб внутри была тишина… — она приложила руку к груди и неожиданно точно плотину изнутри прорвало, слова полились страстным потоком: — Чтоб не надо было ни с кем соревноваться, я этого больше всего не люблю!.. Знаешь, какая у меня в детстве была мечта? Что когда-нибудь все люди будут жить в мире и согласии, все будут друзьями. Сколько людей на планете, столько и друзей. И каждый особенный, нету лучших или худших, каждый…
И осеклась, словно ледяной водой из-за угла окатили: мама иронично улыбалась прямо ей в лицо:
— Влияние твоего папы! Даже слова те же самые.
"В последний раз!.. — вспыхнув до кончиков ушей, с немым ожесточением снова и снова повторяла про себя Яна. — Больше так не попадусь!"
И молча вышла из гостиной, совершенно забыв про кота. Тот недоуменно-обиженно уставился ей вслед, затем мягко спрыгнул с дивана и преданно потрусил за хозяйкой, подергивая пушистым хвостом.
Янка укрылась в своей комнате, плотно прикрыв за собой дверь. Лицо нестерпимо горело, как после публичного унижения — желая унять это жар, она прижала ладони к щекам. (Что-что, а руки у нее круглый год холодные, сойдут вместо компресса…) Мелькнула молниеносная шальная мысль закрыться на замок, но в последнюю секунду передумала, решила не усугублять ситуацию. (Потому как ни для кого не секрет, что запертая дверь на маму действует, как красная матадорская тряпка на боевого быка родом из Кастилии. Была уже пара эксцессов!..) И обвинять во всем случившемся, по сути дела, некого, сама виновата: нашла перед кем душевный стриптиз устраивать! Прекрасно ведь знает, что люди не меняются — во всяком случае, не вот так по волшебству за один час…
Но мама, по всей видимости, с ней еще не закончила (все-таки Яна неплохо ее за эти годы изучила!). Войдя в комнату, мать по-дружески присела в скрипучее кресло напротив, как будто бы ничего особенного и не произошло минуту назад в гостиной:
— Про то, что ты говорила… Всё это очень красиво, но с такой философией далеко не уедешь.
Сил с нею пререкаться больше не было никаких, но Янка упрямо отчеканила, с независимым видом разглядывая потолок с висячей хрустальной люстрой:
— А я не хочу никуда ехать! Для меня это неважно.
— Что вообще для тебя важно?! — мама сорвалась на свой обычный крик. Тут бы собрать негустые остатки благоразумия и вовремя прикусить язык, но в Яну словно упрямый чертик вселился (или, по-простому да по-народному, неистребимый дух противоречия):