— Теперь давай по порядку, с самого начала.
Ник достал из куртки сигареты и закурил:
— Тебе не понравится то, что я расскажу, — аккуратные губы выпустили струйку дыма.
— Давай, я сам буду делать выводы.
— Саш, это правда изменит все, скорее всего я тебя потеряю.
Про себя я улыбнулся, если бы он только знал, что я на самом деле за человек, все было бы кардинально наоборот.
— Не преувеличивай, я ведь тоже не рафинированный, поэтому выкладывай, как есть.
— Мне нелегко все это рассказывать, поэтому не перебивай, а лучше закажи еще выпить.
Я заказал еще виски Нику, потому что сам был за рулем. Ник сделал глоток, собираясь с мыслями и начал:
— Родители погибли, когда мне было четырнадцать. Самолет летел над Тихим океаном, что-то случилось с правым двигателем, и они просто упали. Знаешь, просто их не стало и я остался один. До пятнадцати лет я был в интернате, пока папин двоюродный брат и партнер по бизнесу в одном лице оформлял надо мной опеку. И я ждал этого, как избавления, потому что знаешь, все, что говорят про эти интернаты — чистая правда. Но выйдя из одного ада, я попал в другой, правда, не сразу. Мой опекун, его зовут Красников Клим Игоревич, наверняка, слышал это имя. Он бизнесмен и к тому же не последний в России. Он владеет сырьевым бизнесом, точнее они владели им вместе с отцом, но после смерти все отошло ему. По плану папы своей долей я смогу распоряжаться после восемнадцати, до этого всеми активами управляет Клим.
Тем летом, когда Клим увез меня в Марбеллу (это в Испании), мне исполнилось пятнадцать. Он хорошо ко мне относился. Понимаешь, я знал его всю жизнь и доверял ему, мне больше некому было доверять. Он был добрый и любил меня но, наверное, слишком сильно для дяди. Я должен был заметить его особенное ко мне отношение, но я знал тогда только родительскую любовь и принимал его внимание за обычную заботу. Он давал мне все, что я хотел. На что я показывал пальцем или о чем мог обмолвиться в разговоре, на следующий день было уже у меня. Он не хотел возвращаться в Россию и предпочитал вести дела дистанционно из Испании, говорил, что все это ради меня, потому что жизнь здесь лучше. Поэтому в сентябре я должен был пойти в новую школу уже в Испании, она была международной. Английский я знал, так что проблем с языком не было.
Первый раз это случилось через два месяца после переезда. Он подписал очередной крупный контракт, по этому поводу сняли ресторан, закатили праздник, отмечали всю ночь. Под утро пьяный он пришел ко мне. Проснувшись от его присутствия, я не сразу понял, чего он хочет. Он нес что-то про благодарность и бескорыстие, про то, что у него нет своих детей и что я единственный, кого он любит по-настоящему и кем дорожит. Когда я понял, что на самом деле назревает, то сразу попытался убежать, но он не пустил, тогда я ударил его. И он взбесился. Он бил меня и орал, что я неблагодарный ублюдок и я потерял сознание от боли. Лучше бы тогда я не приходил в себя. Очнувшись под ним, я не сразу понял, что происходит, а когда осознал, то начал кричать и звать на помощь. Он вдавил меня в подушку и, пока я пытался не задохнуться, продолжал пыхтеть и долбить, что было сил.
После этого уже ничего не было как прежде.
Он начал еще больше заваливать меня подарками, пытаясь купить мое согласие, но я никогда не ложился под него добровольно. Вскоре, он вошел во вкус и приходил почти каждую ночь, а я все чаще начал думал о суициде. Недолгое затишье наступило, когда я наглотался таблеток и попал в больницу. Он испугался, что я расскажу все в полиции и, пообещал, что отвезет меня назад в Москву и оставит в покое. Я поверил, думая, что теперь держу его на крючке, но когда он отправил меня в ту школу, я понял — переезда не будет.
Все снова повторилось, когда он увидел меня с парнем после школы. Мы сидели в каком-то кафе и просто разговаривали, а он приехал за мной. Когда он привез меня домой, то был в бешенстве, он кричал, что мне рано с кем-то встречаться, тем более с парнями, что это аморально и все такое, и что он возьмется за мое воспитание. И он взялся. На следующий день я не пошел в школу, потому что на лице был огромный синяк.
Первая попытка сбежать была неудачная, меня быстро нашли. И наказание не заставило долго ждать. Клим держал лошадей, породистых и дорогих, они были его гордостью, участвовали в выставках, некоторые — в скачках, одна из них была моей. Он решил поставить мне клеймо, как одной из них, чтобы навсегда обозначить мою принадлежность. Я думал, это просто запугивание и не верил, даже когда он потащил меня в конюшню. Он сделал это лично, так захотел сам, да больше бы никто и не осмелился. Его не останавливали ни мои мольбы, ни уговоры собственного телохранителя, который всегда был в курсе его дел. Все происходило на глазах обслуживающего персонала и я до последнего думал, что кто-нибудь прекратит весь этот ужас, но ни конюший, ни охрана ничего не предприняли. В определенный момент он приказал оставить нас вдвоем.
Я помню лишь сладковатый запах паленой человеческой кожи и бешеный стук собственного сердца. В тот момент смерть казалась единственным избавлением от этой боли. Страшнее были только дни реабилитации. Кожа заживала очень долго, а потом остался уродливый шрам. Зато дядю Клима этот шрам приводил в восторг. Снова и снова трахая меня, он говорил, что теперь я один из его породистых жеребцов. Это сравнение его очень веселило. Со временем к нему приходило осознание того, что я никогда не приму его, и он становился все более жестоким.
За тот год, что мы провели в Испании, он опробовал на мне все виды плеток и кнутов, которые приносил домой из сексшопов, говорил, что хочет разнообразить наши игры. Однажды, войдя в особенный раж, он избил меня кнутом, которым погоняют лошадей. На бедре остались глубокие рубцы, и уже тут,
в Москве я сделал татуировку, что бы хоть как-то скрыть их.
Мы вернулись в Россию следующим летом, из-за кризиса начались проблемы с бизнесом. Я сбежал в первый же день приезда. Просто больше не вернулся домой. Я долго это планировал, накопил денег, нашел, где можно переждать первое время. Проблема была в том, что я был вынужден оставаться в Москве, потому что несовершеннолетним везде нужно разрешение родителей, сам понимаешь, билеты купить я не мог даже на поезд. Напрягало еще и то, что по всему городу я натыкался на собственные фотографии: «Разыскивается за вознаграждение». Я знал, что он ищет меня, подключив все связи в полиции, поэтому нужно было залечь на самое дно города, не связываться с друзьями, не появляться в привычных местах, не пользоваться телефоном. Деньги кончились, я затерялся среди бомжей и прочей нечисти, начал воровать, ночевал в теплотрассах, словом делал все, чтобы он никогда меня не нашел. Даже такая жизнь была куда лучше, чем с ним.
Однажды зимой я сильно простудился. Иммунитет упал, и я долго не выздоравливал. Я не придавал этому значения, пока однажды просто не упал на улице. Один парень проходил мимо и вызвал скорую. Почему-то он поехал со мной. В больнице сказали, что у меня воспаление легких и если все оставить как есть, я просто умру. Он приходил ко мне каждый день, покупал лекарства, приносил вещи, а когда пришло время выписки, предложил пожить у него. Конечно, я согласился, возвращаться обратно особого желания не возникало.
Андрею было двадцать семь и он был фсбэшником. Лучшей защиты и не придумать. К тому же он влюбился в меня еще там, на улице. Не знаю, что его привлекло в лежащем без сознания парне на тротуаре, но факт остается фактом — он спас мне жизнь, и не только тем, что вызвал скорую.
Он был первым, к кому я почувствовал что-то, с кем мне впервые в жизни захотелось быть по-настоящему близко, после всего того ужаса, через который меня заставил пройти Клим. Ведь я даже не понимал свою ориентацию до тех пор, пока не почувствовал влечение к Андрею. Он никогда не принуждал меня и скрывал свои чувства до последнего, пока я сам однажды не выдал себя. Я поцеловал его. Это был неловкий, неумелый и необдуманный поступок, после которого был готов снова вернуться на улицу. Но Андрей не выгнал, а лишь признался, что ждал этого с самого первого дня.