Олег Данилович слушал библиотекарш внимательно. Они говорили с чувством, хорошо поставленными голосами, правильно, как на собрании. Танечка тоже пыталась вставить слово, но ее редкие попытки пресекали, и она замолкала.
По поводу врагов, недоброжелателей и дел, связанных с деньгами или криминалом, женщины ничего сказать не могли. Не знали.
Олег Данилович, выпив два полулитровых бокала чая, наевшись бутербродов и фруктов, отправился в отделение. Сев в кабинете Петра, на удивленные расспросы отвечал, что ни в коем случае не работает, а просто сидит, племянника ждет, тот обещал заехать. Сидел за пустым столом, глядел в окно.
Через полчаса в кабинет заглянула вызванная свидетельница — не по Илье, совсем по другому убийству. Два дня назад зарезали в собственной квартире шестидесятилетнего алкоголика. Его друзья-собутыльники не помнили, кто и когда это сделал. Они утром очень удивились, что Семеныч не протянул руку к опохмельному стакану, и, приглядевшись, заметили, что у хозяина в горле торчит «роза» разбитой бутылки. Рана эта страшная, правда, не всегда смертельная, но Семенычу хватило. При его субтильном телосложении и двадцатилетнем запойном стаже ему хватило бы и удара кулаком в горло или печень. Патологоанатом удивлялся, как он вообще жил с такими внутренностями последние месяцы, — по состоянию здоровья он давно уже был труп. Печень в дырах, кровь с сивухой, почки практически не функционировали.
Олег слушал показания соседки зарезанного алкоголика и сравнивал ее со своими давешними собеседницами. Сидящая перед ним «дама», по документам сорока лет, выглядела заезженной виниловой пластинкой рядом с лазерным диском — Эсфирью Иосифовной. Другие женщины в ее библиотеке были не так эффектны, но на удивление ухожены и прикинуты.
«Дама» рассказывала, как три раза подряд в прошлом месяце вызывала к соседу милицию, прося угомонить «оборзевших алкашей», милиция делала внушение, грозила забрать соседа, но так и уезжала, даже не выкинув собутыльников из квартиры. Женщина говорила устало, теребила в руках зонтик.
Олег Данилович от напряжения последних дней задремал на секунду, прикрыл глаза… Сегодняшний обед в библиотеке. Спокойная, «в себе» Елена, неизвестно от кого беременная. Фотомодельная, расстроенная больше, чем ей хотелось показать, Эсфирь. Танечка, так любившая Илью, но переставшая плакать на десятой минуте. Уверенная, не растерявшаяся в ситуации Людмила… Они все врали ему. Причем очень слаженно.
А женщина все говорила, выливая на следователя то, что она обдумывала, сидя перед телевизором, обсуждала со сверстницами в очередях за дешевым молоком.
После нее Олега Дмитриевича грузил «кореш» зарезанного алкоголика. Он обвинял во всем «синюху» Гальку. Она-де «брала на грудь» больше положенного, а при выяснении, кто сколько выпил, валила все на остальных и норовила затеять драку. При драке постоянно рвала на себе футболку или халат, непотребно заголяясь и выставляя напоказ худющие ноги в узловатых венах. В ответ на упреки в плоскогрудости и тонконогости обзывала всех деревней, доказывая, что ее размер сейчас самый модный, и метила заехать обидчикам в глаз.
Кореш хотя бы политику не трогал. Когда он пошел по второму кругу обсуждения «блядского и шлюхского» поведения Гальки, позвонил Петр и сиплым, то и дело пропадающим голосом доложил, что на рынке Илюха, то есть Илья Сольдштейн, отслеживал «травку», был не «шестеркой», а звеньевым.
Олег хотел попросить племянника сходить в морг, но неудобно было гнать парня в «скорбный покой» в состоянии, близком к «скорбному». Петр на работу ходил с ангиной до последнего и вчера свалился в обморок прямо за столом, доведя себя до температуры под сорок. Олег был как раз рядом, вызвал «Скорую» и завернул вызванных свидетелей «до завтра».
Петр, осторожно, стараясь не потревожить даже воздухом воспаленно больные гланды, прокашлялся и тихо-тихо сообщил, что сегодня добрел до морга, благо недалеко от дома, и «глянул на клиента».
Как и говорилось в материалах предварительного следствия, на теле были видны следы побоев и пыток. Что такого мог скрывать Илюха от своих собратьев-бандитов, непонятно. Человек он был себе на уме, не столько пил, сколько «забивал косяк», дымил большей частью в своей квартире, наблюдая за жизнью рыбок в огромном, баснословно дорогом аквариуме.