Ну что же, надо прекращать дело… Нет, механизм получения ранения остается неясным. Проникающее ранение – это не поверхностный порез, не прокол. Оно требует значительного усилия. Подозреваемый утверждает, что девушка на пол не падала, ей помешала стена. Но стены в ванной облицованы кафелем и рукоять ножа должна просто скользить по кафелю и в том случае, если тело даже всей массой упрется в лезвие ножа, зажатого в руке. Упор, необходимый для проникновения лезвия в тело, отсутствует… Я выехал на дополнительный осмотр квартиры. Раковина в ванной по-прежнему отсутствовала, а плитка на стенах была выложена халтурно: швы шириной местами превышали один сантиметр, а неровности между плитками достигали 0,5 сантиметра. Такая неровность в совокупности с цементным швом вполне могла препятствовать скольжению по плитке окантованной алюминием рукояти кухонного ножа, что и было наглядно продемонстрировано. Причем это происходило и при отклонении ножа от вертикали. Конечно, нужно экспертное заключение.
Я печатал постановление о назначении дополнительной судебно-медицинской экспертизы, когда в кабинете появился подозреваемый со своим адвокатом. «Мы заявляем ходатайство о проведении следственного эксперимента с участием судебного медика» – адвокат демонстративно положил на стол лист бумаги с текстом ходатайства. В ответ на его напористую интонацию, я улыбнулся. «И не надо улыбаться, – эмоционально продолжил адвокат, – я считаю это необходимым и прошу расписаться в приеме ходатайства». Продолжая улыбаться, я развернул лежащий на столе лист с конспективным рукописным планом расследования: «Проведение эксперимента мною запланировано. Запишите себе дату и время его проведения». С удивлением и уважением поглядев на меня, адвокат все же попросил приобщить ходатайство к делу.
На следственном эксперименте судебно-медицинский эксперт первоначально при понятых выразил недоумение нахождением подозреваемого на свободе и сомнение в необходимости проведения эксперимента: какое сомнение может вызывать нанесение ножевого удара? Пришлось напомнить ему, что меру пресечения и необходимость проведения следственных действий определяет следователь, а его обязанность присутствовать при проведении следственного эксперимента, внося, при необходимости, поправки в действия его участников и замечания в пределах своей компетенции. А свои мотивированные выводы он изложит в своем заключении. Женщина-дублер, незначительно отличавшаяся по росту и комплекции с погибшей, демонстрировала её действия с муляжом ножа по указанию подозреваемого. При этом было отражено состояние плиток и швов напротив муляжа ножа, зажатого в ее отведенной за спину правой руке. Замечаний от эксперта не последовало. Спустя неделю заключение было готово. Передавая его, проработавший более 20 лет эксперт сказал: «Не буду на старости лет брать грех на душу. Я не могу исключить причинения проникающего ранения при обстоятельствах, продемонстрированных при следственном эксперименте».
Такое заключение послужило подтверждением моего убеждения в невиновности Константина в причинении ножевого ранения, повлекшего смерть. Я прекратил уголовное дело за отсутствием состава преступления. Ознакомившись с постановлением, прокурор отменять его не стал. Мать погибшей приехать в прокуратуру знакомиться с постановлением отказалась, сославшись на занятость на работе. Отправлять копию постановления почтой я не счел возможным и, с её согласия, приехал к ней на работу. Психологически непросто общаться с матерью погибшего человека, тем более объяснять ей, что смерть близкого человека наступила по трагическому стечению обстоятельств. Но я считал это обязанностью следователя. Мой монолог, изредка прерываемый вопросами и её репликами, занял почти полчаса. Сначала мать слушала меня, лишь мирясь с этой необходимостью, и только спустя десять минут первый раз поглядела мне в лицо. В итоге она сказала: «Я тоже не верила тому, что Костя убил её». И совсем неожиданно я услышал: «Спасибо вам, что не сказали ни одного плохого слова про дочь».
Пригласил я и бывшего обвиняемого, пришедшего со своим адвокатом. Обоим вручил по копии постановления. Надо было видеть лицо адвоката, на котором недоверие сменило изумление, которое он и не пытался скрыть. «Вот это да!» И тут же с беспокойством: «А как посмотрит прокурор?» «Прокурор и мать Елены с моим решением согласились» – ответил я. Адвокат молча пожал мне руку. Иногда молчание бывает красноречивее слов.