А самое тяжелое в атаке – от земли-матушки оторваться, под пули себя, живого, подставить. И чаще всего первыми это делали взводные и ротные командиры. А потом – не до страха. И если удавалось до окопов немецких добраться – бежал немец, не выдерживал. Не знаю, благородная ярость или не совсем, когда врага, под огнем которого бежал и падал, и вновь поднимался, и сто раз убитым быть мог, перед собой видишь. Вот этот животный страх, который только что испытал и в себе подавить смог, в эту ярость выливался – голыми руками задушить готов. Страшен русский солдат в рукопашной схватке и нет ему в ней равных. И бежал немец, либо, бросая оружие, сдавался. А тех, кто «капут» не кричал – в секунды сметали.
Только вот не всегда до немецких окопов добираться доводилось, до последнего яростного броска. По несколько раз в атаку поднимались, пока не убеждался отдающий такую команду штабной командир, что нет, без серьезной артподготовки, без охватов с флангов, просто так, в лоб, не взять эту деревеньку или безымянную высотку.
А смерть у многих мгновенной была, той самой, которую в песне, на позиции провожая, девушка солдату желала. Тяжелого ранения больше боялись – кому же хочется беспомощным инвалидом век мыкать. А смерть… дважды умирать еще никому не приходилось. О ней предпочитали не думать. Страшна, сын, не смерть, а ожидание смерти.
Приказано петь…
Мобилизован я был в первую же неделю войны – неспешно начинает отец очередной рассказ. И был направлен в Ташкентское пехотное училище, где командиров взводов готовили по сокращенной программе за шесть месяцев. Фронт остро нуждался в младших офицерах – потери их были огромны. Ведь командиры взводов и рот практически постоянно находились рядом с солдатами и первыми подымались в атаку. Не будешь же кричать «За Родину! Вперед!» в окопе прижавшись.
Учили нас и оружием грамотно пользоваться, и командовать, и подчиняться приказу не раздумывая. Ведь без дисциплины армия просто вооруженная толпа. И учили дисциплине жестко. Возвращались мы после первого марш-броска с полной выкладкой в казармы уже к вечеру. Устали так, что не чаяли до них добраться. Наконец входим в свой городок. И тут команда: «Запевай!» Рота угрюмо продолжает идти молча – ну какие могут быть песни и строевой смотр после изматывающего марш-броска. И команда, благо обезличенная – ко всей роте, а не к кому-то конкретно. «Рота, стой!» Командир в рассуждения вдаваться не стал. «Кругом! 200 метров бегом, марш!». Такого мы не ожидали. Однако и тон, и характер команды требовали немедленного выполнения. По уставу, приказ командира – закон для солдата. Побежали… Думаю, не слишком внушительно мы при этом выглядели. «Стой! Кругом! Шагом марш!». Прошли мы сотню метров и вновь команда: «Запевай!». Запели и, как ни странно, и строевая выправка проявилась, казалось бы, совершенно уже невозможная.
Вижу, не понравился тебе такой командир – отец внимательно поглядел на меня. А командир – не девица, чтобы нравиться, и война – не прогулка строевым шагом. Командир обязан боевую задачу выполнить. И сделать для этого все возможное, а порой и невозможное. А если приказ… не умный, ты это хотел сказать? – отец вновь поглядел на меня. А ты только представь себе, что будет, если каждый начнет определять: какой приказ умный, какой не очень, а какой, может, и выполнять не надо?
Ps: Методика армейского обучения передается из поколения в поколение. Её успешно использовали и сержанты в «учебке», и командиры ротного звена в советской армии, где довелось служить десять лет. При всем различии в форме и вооружении, такие приемы использовались и используются в армиях других стран. Практически такой же эпизод описан Ремарком в романе «На западном фронте без перемен».
Обучение огнем
«А ведь жалеешь, сын, что поздно родился и не довелось тебе фашиста бить?», – неожиданно спросил отец после моей очередной просьбы рассказать про войну. Увидев мое замешательство, улыбнулся. – Я тоже считал, что поздно родился и не довелось мне с Чапаем в атаку ходить. Мы ведь тоже пацанами «в войну» играли, только делились на «красных» и «белых». И тоже не понимали – отец опять стал серьезным, что война – это, прежде всего, тяжкий труд, и кровь, и смерть тоже.