Доведется и тебе, сын, в армии служить. Но запомни: военная служба легкой никогда не была, да и быть не может. Тяжело в ученье, так в бою, если доведется, легче будет… И война не писанные законы имеет, и армия по своим законам живет – Уставами они называются. Не выставь на фронте боевое охранение или при смене дислокации не вышли вперед разведку – и сам погибнешь, и людей погубишь. А прежде чем командовать, нужно научится самому подчиняться.
В народе не зря говорят: «За битого двух небитых дают» – начал очередной рассказ отец. А на фронте обстрелянный солдат троих стоит. В 41 году напала на нас кадровая, имеющая опыт боевых действий, армия. Мы тоже к войне готовились. Стрелковые тиры и даже парашютные вышки в парках стояли. Маневры, учения проводили. Только учения, во многом показуха, где «красные» обязательно побеждают «синих». Были и Халкин-гол, и финская война. Только воевали мы там числом, а не умением. О потерях не сообщалось, о них можно было только догадываться. Годами возводимую в несколько эшелонов линию Маннергейма в лоб по морозу брали. А что такое ранение в 30-ти градусный мороз? Верная смерть. Оказалось, что подготовлены и даже одеты финны куда лучше наших войск. Их «кукушки» (снайперы, замаскированные в ветвях деревьев) очень успешно командный состав выбивали, пока их выслеживать не научились. (Об особенностях финской войны будущим лейтенантам рассказывали в Ташкентском пехотном училище). Основная масса бойцов и командиров и этого опыта не имели. Вот и били нас почти сплошь до Москвы. Науку войны постигали с тяжелейшими потерями.
А приходило пополнение по мобилизации старших возрастов, особенно со Средней Азии, в армии не служившее, о дисциплине понятия не имеющее, за две-три недели наспех обученное строю и умению винтовку заряжать. Фронтовым требованиям его уже немец быстро и наглядно огнем и кровью учил. Ведь сложность с таким пополнением была не только в плохом знании русского языка. Порой неожиданно сказывались национальные особенности.
На фронте войска передвигались в основном ночью. И вот, идет рота пополнения, укомплектованная жителями одного района, по рокадной дороге (дорога, идущая вдоль линии фронта), соблюдая все меры маскировки. Немец ведет редкий минометный огонь «по площадям». Случайный разрыв мины возле дороги – одного узбека убило. Шедшие рядом его односельчане ломают строй, останавливаются и начинают громко причитать над погибшим. Никакие команды взводного командира просто не воспринимаются: обычай – дело святое. В ночной темноте звук громкого разговора слышен за несколько километров. Еще разрыв – убиты трое, движение взвода прекращается, причитания возрастают в кратном размере. Уже вся батарея бьет по многоголосому шуму. Два-три разрыва – и наступает тишина. От взвода осталось несколько человек. Но теперь узбеки всей маршевой роты скорбят по погибшему земляку вполголоса, а многие – молча.
Война требует умения не только прицельный огонь вести и владеть приёмами рукопашного боя, но и умения окопаться и замаскироваться, умения выжить под артиллерийским огнем и бомбежкой. К не имеющим такого умения и таких навыков, она беспощадна.
Генерал Мороз
«А, знаешь ли, сын, что такое война зимой?» – спросил меня отец, когда я поуютней уселся в натопленной комнате, упросив в очередной раз рассказать «про войну». Передовая это ведь сначала всего-то линия окопов в чистом поле. Это потом траншеи роются, блиндажи да землянки. Да и в блиндажах не воюют, а отдыхают по очереди. А днюет и ночует и солдат, и взводный лейтенант в окопе, который выдолбить-выкопать сначала нужно. А персональный блиндаж только комбату положен. И опять-таки не сразу, сначала солдату самому в землю закопаться надо.
Одевали нас, конечно, неплохо. Валенки, теплое белье, брюки с гимнастеркой, стеганые ватные брюки, полушубок, ну и шапка-ушанка с теплыми рукавицами. Да ведь и морозы были не слабенькие. Мороз, он ведь генерал и для немцев был, и для нас тоже. Вот сидишь в окопе, ящик ли деревянный приспособишь, сена-соломы ли где найдешь, веток ли наломаешь, если лесок недалеко – вроде не холодно. Ну и задремлешь – спать-то больше негде. Минут двадцать поспишь, не больше. Окоп-то не широкий, и, как бы не старался прямо сидеть, в бруствер лбом упрешься. И через шапку мерзлую землю быстро чувствовать начинаешь. Встряхнешься, выпрямишься – глядишь, назад повело и теперь спиной через полушубок мерзлую землю чуешь. И так вот сутками на первых порах. Костра разжигать нельзя, разве что перед смертью согреться захочешь, – немец стрелять умел.